Вон местный джаз надрывается – сипло трубят, лупят по барабанам, тренькают на чем-то среднем между гитарой и бандурой. «Стоп! – кричит старший и тычет мосластым пальцем в трубача: – Нэкофон пущай на полтона съедет! Пониже чтоб! Начали! И-и…»
А какие женщины!
Блондинки, брюнетки, шатенки, высокие и миниатюрные, стройные, длинноногие, груди так и распирают платья или рубахи старинного покроя.
И у каждой второй на поясе либо меч в полметра, либо пара изящных стилетов – к нам не подходи!
Иные хохочут, веселятся, чисто выпускницы на последнем звонке, но по большей части амазонок напоминают, боевых подруг в полной готовности.
Плющ хмыкнул. Всякая особь мужеска полу мечтает выглядеть круто – это закон природы.
Коли уж родился ты мальчиком, то, будь добр, соответствуй хрестоматийному образу – будь здоровенным, мускулистым, драчливым, опасным. Чуть кто тронет тебя, сразу в морду наглецу. Или меч в грудину. Короткой очередью в упор. А как же иначе?
И неважно, что в современном мире не обязательно быть здоровяком с мышцами и вот таким кулаком.
Да, успеха можно добиться и очкастому задохлику, все физические нагрузки которого ограничиваются перемещениями мышки по коврику. И что с того?
Девчонки все равно будут заглядываться на качков-мачо, грубых, наглых, уверенных в себе на все сто. Девчонками правит биология.
Вот и Костя Плющ всегда хотел занять место в ряду широкоплечих мордоворотов – всех этих загорелых шерифов из вестернов, безжалостных суперагентов, пиратов и прочих редисок – нехороших людей.
Одной из причин того, что он попал в Интермондиум, как раз и было желание стать образчиком мужественности.
После двадцатого своего дня рождения Костя никому уже не позволял на себя наезжать, а если что, сразу давал сдачи. Однако всякий раз он напрягался, испытывал страх, а от выплеска адреналина пальцы вздрагивали.
Обрести бы истинное бесстрашие, когда перспектива отдубасить любого хама вызывает не учащение пульса с еканьем в потрохах, а злую радость и предвкушение! Удовольствие от осознания силы и власти.
Разве не этого он добивался на фестах?
Утомившись от наплыва новых впечатлений, Плющ покосился на Бородина.
ЧП в каземате – это как нарыв. Вышел гной, и полегчало. А нечего было язык распускать. Полезла десантура и получила отлуп. Боевая ничья.
Не скажешь, что победила дружба, а надо бы.
Иначе именно сэру Мелиоту грозит превращение в «докучное третье лицо» – третьего лишнего, если по-русски. Уж кто-кто, а чеченец с афганцем найдут точки соприкосновения. Армейская жилка, изволите ли видеть…
Плющ вздохнул, приложил усилие, чтоб подавить негатив, и тот уполз на задворки сознания.
Мимо с нагловатой улыбкой на устах продефилировал молодчик с двумя перевязями наперекрест – и слева, и справа по длинному мечу.
Молодчик возложил ладони на рукоятки клинков, да так, что ножны растопырились, задевая прохожих. Костя гибко извернулся, а Валера не выдержал.
– Эй, добрый молодец! – сказал он сердито. – Можно поаккуратнее?
Меченосец с изумлением воззрился на него. Нежно погладил пальцами рукояти, сжал их. Орудия убийства со змеиным шипением потянулись из ножен – и замерли.
– Рекруты… – снисходительно проговорил молодчик. – Ладно, прощаю…
И поволокся дальше.
– Ты поосторожней, Валер, – сделал внушение Щепотнев. – Уж потерпи как-нибудь, пока сам не обзаведешься мечуганом. Хотя бы одним!
«…И не научишься им владеть», – договорил про себя Плющ.
– По ходу, круто тут у них, – высказался Валерка.
«Здесь вам не тут!» – припомнил Плющ.
– Народ, – осклабился Щепотнев, – а мне здесь нравится, ей-богу!
Люциус вывел рекрутов в переулок между римской инсулой и палатами в древнерусском стиле прямо к оружейной лавке.
Все стены за прилавком были увешаны оружием: копьями разных видов, от легких дротиков до здоровенных рожнов, а также мечами, секирами, ножами, топориками-чеканами, и щиты тут же висели, и кольчуги, и шлемы на любой вкус – простые круглые или с наносниками, с бармицами-тыльниками, с выкружками для глаз.
Костя только головой покачал. Сколько же человечество напридумывало орудий, чтобы дырки проделывать в ближнем!
Торговец тут же подкатился.
– Чем могу, молодые люди? – басисто проворковал он.
Открыв свой кошель, Плющ ухмыльнулся: мечта нумизмата!
Тусклым маслянистым блеском отсвечивало несколько золотых динаров и дублонов. В их влажном сверкании терялись серебряные дирхемы, похожие на чешуйки с арабской вязью, и увесистые песо, больше известные как пиастры.
– Мне б секирку, – деловито сказал Бородин.