Путника звали Гербертом. Еще недавно он в тишине и тепле монастырского скриптория наслаждался мудростью веков, сам переписывал книги, с любовью выводя строки на гладкой желтой харатье, а потом с тайной гордостью в сердце перечитывал написанное. Но все кончилось. Пришел зверь, и не стало у Герберта ничего, кроме воспоминания. Книги сгорели в пламени, а монахи во главе с добрейшим аббатом Октавием повисли на шпалерах ими же разбитого виноградника, и пламя пожара отражалось в их страшно выкаченных глазах. Герберт укрылся и потом спасся – не нашли его наемники.
Он шел в Луэндалль третью неделю. В другой раз ему недостало бы сил совершить такой переход, но теперь ужас, отчаяние и жажда жизни гнали его вперед. И еще Герберт запоминал все, что Господь явил ему на этой земле, некогда текущей молоком и медом, а теперь ставшей добычей смерти.
Знал Герберт, что ни раз и не два становился Готеланд добычей алчных покорителей мира. Четыреста лет тому назад по этой земле шел кровожадный Атли, король гуннов, со своими полчищами, саранче подобными, все предавая огню и мечу. Но гунны прошли по Готеланду, не останавливались, двинулись дальше, на запад, ибо их король был охвачен безумием мирового господства, и римляне рассеяли безбожные орды гуннов в великой битве, равной которой не было во все века. Потом были еще и еще завоеватели – алеманы и венеды в шкурах буйволов и туров, норманны, саксы; доходила сюда и латная конница владыки франков Карлуса Магнуса. Все они искали в земле готов золота, земли, пищи, власти. Но приходили чужеземцы и уходили, а народ готов восстанавливал порушенное и жил лучше прежнего, потому что сияла над Готеландом звезда святого Теодульфа, первокрестителя народа готов. С его именем на устах строили люди города, прокладывали дороги, возводили мосты, закладывали церкви и монастыри. И потому даже самые алчные захватчики замирали в восторге перед богатством и красотой этой земли, перед ухоженностью пашен и садов, великолепием замков и церквей. Таяли, опускали мечи, ограничивались выкупом, данью, или же роднились с готскими владыками, как породнился король саксов Хильдебранд, взяв в жены готскую принцессу, или же сами готские владыки женились на дочерях вчерашних врагов, как то сталось с королем Эрманарихом, взявшим в свой дом нормандку Ингеборг. Сам Бог, казалось, хранит эту землю, и не будет конца милостям Его.
Ошиблись монахи, и в ужасе великом забылись все прежние пророчества, кроме пророчества безумной Адельгейды, которая еще в правление короля Ортвара проповедовала по городам и весям, предсказывая великие испытания народу готов. И теперь, проделывая свой скорбный путь по земле, испепеленной войной, мог видеть высокоученый Герберт, что каждое слово из пророчеств Адельгейды исполнилось, и Божья сила навсегда покинула Готеланд. Весь установленный небом порядок рухнул: поля стояли неубранными, осыпая колосья, ибо некому было сжать урожай, разоренные деревни по обочинам дорог смотрели на путника пустыми провалами окон, словно глазницами черепов; люди, будто звери лесные, прятались днем в логовах, а ночью выходили искать пропитания. Не раз и не два встречал Герберт на дороге толпы беженцев – оборванных, голодных, полусумасшедших, видел, как люди ели падаль, словно животные. Голод и «черная железа»[73] косили тех, кто спасся от огня и железа: мертвецы попадались Герберту повсеместно, и никому даже в голову не приходило схоронить их, потому что те, кто еще был жив, казались мертвыми – души будто покинули их. Так и лежали эти бедолаги по канавам и обочинам дорог, почерневшие, оскаленные, расклеванные воронами, объеденные крысами и усыпанные червями. Эти черви преследовали Герберта даже во сне – весь Готеланд, казалось, стал брашном для белесой могильной мерзости. Герберт не удивлялся – он и сам стал похож на мертвеца. Волосы его от всего виденного побелели, кости обтянулись кожей, взгляд стал безумным, от ссадин и ран пахло мертвечиной, сутана превратилась в грязное гунище.[74] Последнее обстоятельство было к лучшему – никто не признавал в жалком оборванце, в какого превратился Герберт, монаха: ватаги наемников не трогали его, даже бросали ему объедки.
В середине ноября ударили морозы, и землю покрыл белый саван снега. Герберт старался держаться вблизи деревень, и дважды ему повезло – он смог переночевать на сеновалах. У самого Луэндалля стало легче: сюда еще не дотянулись кровавые лапы Аргальфа и его головорезов. Но и тут люди жили в страхе. К самому Луэндаллю тянулись процессии пилигримов – босые, полуголые, они истязали себя плетьми и веригами, ели землю, кликушествовали, призывали к покаянию, ибо настал Конец времен. Вполголоса говорили о таких ужасах, что и вымолвить было страшно. Герберт присоединился к одной из групп пилигримов, но вскоре отстал. Ночь он провел в лесу и весь последний день из последних сил тащился по тракту. Звон колокола вернул его к жизни, потому что в конце концов рассудок его стал мутиться от голода и страшного напряжения.