Яничка промолчала. Она поняла, что хитрый Браги недаром увел варяжскую рать из города. Рорк с ними, это ей стало понятно. Не хотят враги понапрасну своих союзников-словен злить.
– И как же вы в поход-то пойдете, если ушли урманы? – спросила она.
– Первуд сказал, пойдем берегом до Лугодола, а там варяги нас на ладьи свои возьмут. Так оно быстрее и проще будет. Что ж Эймунд не рассказал тебе о том? Не любит он тебя.
– А вот любит. Он мне дары богатые прислал.
Куява даже застонал от бессильной ярости.
– Я тебе из похода что хочешь привезу, – заговорил он горячо, – хочешь – золота, хочешь – тканей и шитья ромейского, хочешь – украшений! Выкуплю тебя у братьев, такое вено положу, что не откажут мне. Только скажи, люб ли я тебе хоть немного? Голова у меня кругом идет, как во сне с тобой разговариваю, горю, как в огнице!
– Остепенись, Куява, с княжной говоришь. Блазнить[71] меня вздумал?
– Знаю, что княжна ты, но не могу совладать с собой. Во сне тебя вижу каждую ночь, покой потерял, нет мне отрады ни в чем. Может, какая ворожба на мне? А то пойду и в вир[72] головой, чтобы черти меня прибрали!
– Чур тебя! – испугалась Яничка. – Кто ж ночью рогатых поминает!
Куява было отрыл рот, чтобы отшутиться, но тут почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Ночной мрак будто сгустился, зашуршала трава под легкими шагами. Оборотившись, Куява увидел под березой черную тень. Тень смотрела на него.
Куява труса никогда не праздновал, мало кто в дружине антов мог сравниться с ним отвагой. Но такого ужаса юноша ни разу в жизни не испытывал: будто смертный холод сковал его по рукам и ногам, оледенил сердце.
– Красно говоришь, братец, – сказала тень, – но устала от тебя княжна, пора бы и честь знать.
Куява догадался, кто перед ним, но оттого ужас его стал еще больше. Потому, так и не ответив, попятился дружинник назад, ударился о ствол дерева и помчался, не разбирая дороги, прочь от терема. Когда его вопли затихли вдалеке, говоривший вышел из мрака. Яничка вздрогнула, сердце у нее пропустило удар – она узнала Рорка.
– Не бойся меня, княжна, – сказал Рорк. – Я пришел поблагодарить тебя за заступничество и за доброту твою и попрощаться с тобой.
– Снова ты! – простонала княжна.
– Прости, напугал тебя.
– Безумный! Беги, пока Куява людей не привел.
– Горько мне, что возненавидели меня соплеменники, ведь я никогда вреда не причинил. Не знаю, отчего зверем меня считают, крови моей жаждут. Ныне один добрый человек поведал мне тайну рождения моего, но ведь не навия я, не чудовище – такой же человек, как все. Сегодня ухожу я в далекие края и, может статься, никогда обратно не вернусь. Сегодня вечером прощаюсь с прошлой жизнью. И богам благодарен за то, что тебя увидел.
– На пиру я не боялась тебя, а теперь боюсь!
– Ты спасла меня. После смерти матери не встречал я души чище твоей.
– Молви, Рорк, неужто ты и на самом деле волк?
– Люди меня так зовут. Но я человек, от женщины рожденный. Глупцы глаз не имеют, страхами своими живут. Одна ты правду увидела, пожалела горемыку.
– Уходи же! – взмолилась княжна. – Слышишь, собаки лают? Найдут они тебя.
– Уже иду. Плат, что ты мне дала, оставлю, он мне о тебе будет напоминать. В сердце ты моем, княжна. Хочу, чтобы и ты меня другом своим считала.
– Другом?
– Другом сердешным. Видел я тебя раз, но не забыть мне теперь тебя. Может, боги нас сводят вместе, но не случайно встретились мы, совсем не случайно.
– Уходи! Не теряй времени, беги! Не хочу видеть кровь родича под своим окном…
Другое хотела сказать Яничка, но опомнилась, поняла, что не следует выдавать тайных мыслей. Лица Рорка она не видела, лишь слышала его дыхание. Мысли ее смешались, изнутри поднялась жаркая дрожь. Собачий лай стал ближе, отсветы факелов наполнили Рогволодень, где-то взволнованно кричали.
– Куява постарался! – усмехнулся Рорк.
– Беги, Рорк. Уходи! Прощай же! – крикнула княжна и захлопнула ставни.
Сколько времени прошло, Яничка не помнила – все шептала заговоры да держалась за шолку, что дала ей мамка. Собаки всполошились, казалось, по всему городу, двор терема наполнили крики, потянуло факельным чадом. За дверями светелки затопали, весь терем заходил ходуном. Яничка задрожала, забилась в угол. Дверь распахнулась, в светелку ворвались княжичи, кроме Ярока и Горазда, с ними человек пять гридней, все при оружии и с факелами. За дверью надрывно брехали псы. Молодой Радослав бросился к княжне, обнял ее.
– Слава Перуну, жива! – воскликнул он. – Где нечистый?
– Кто?
– Очарованный этот, волкодлак.
– Не видела я его, – солгала Яничка, стуча зубами от страха.
– Не ври, девка, – Боживой подошел ближе, рывком поднял Яничку на ноги, заглянут ей в душу мутными воспаленными глазами, дыхнул тошнотворно перегаром. – Был он тут. Куява его видел, за беса принял. Лжешь, знамо, Рорк это был.
– Не знаю я, кто это был. Я сама испугалась. Куява говорил со мной, а потом бежать припустился, кричал что-то… Не видела я никого.
– Ладно, можешь скрытничать, – сквозь зубы сказал Боживой, отбросив сестру прочь. – Все равно его достану. Он у меня до смерти на цепи просидит, пес этот!
Гремя подковами на сапогах, вся ватага выбежала вон, оставив в светелке тяжелый запах горелой смолы, сивухи и пота. Не скоро прекратился остервенелый собачий лай, и воцарилось молчание, от которого девушке стало еще страшнее. Словно случилось то, чего она так боялась, – поймали сына Рутгера и, как обещал Боживой, на цепь посадили. Яничка несмело подошла к окну, распахнула ставни. Ночь пахнула ей в лицо прохладой и сыростью.
Под окном было тихо. Яничке почему-то подумалось, что Рорк вернется, обязательно вернется, чтобы сказать ей самое главное, то, чего не успел ей сказать. Но ожидание оказалось напрасным.
Часть II
ГОТЕЛАНДСКИЙ ЗВЕРЬ
Любого противника, с которым ты сразишься, считай настолько сильным, что с ним не управятся и десятки людей.
I
Удар большого колокола на башне Луэндалля прозвучал над холмами, над Винвальдским лесом, прокатился над вечерней равниной, покрытой рваным белым покровом первого ноябрьского снега, затих где-то вдалеке над черными верхушками сосен. Тучи ворон поднялись в покрасневшее закатное небо, с граем сбились в огромную стаю и закружили над землей, словно полчища духов зимы и смерти.
Путник, услышав колокол, понял, что спасение близко. Обрадованный, он упал на колени прямо в ледяную грязь, зашептал «Отче наш», потом «Кирие элейсон». Силы его были на исходе, но надежда впервые за много дней снизошла на него.
Путника звали Гербертом. Еще недавно он в тишине и тепле монастырского скриптория наслаждался мудростью веков, сам переписывал книги, с любовью выводя строки на гладкой желтой харатье, а потом с тайной гордостью в сердце перечитывал написанное. Но все кончилось. Пришел зверь, и не стало у Герберта ничего, кроме воспоминания. Книги сгорели в пламени, а монахи во главе с добрейшим аббатом Октавием повисли на шпалерах ими же разбитого виноградника, и пламя пожара отражалось в их страшно выкаченных глазах. Герберт укрылся и потом спасся – не нашли его наемники.
Он шел в Луэндалль третью неделю. В другой раз ему недостало бы сил совершить такой переход, но теперь ужас, отчаяние и жажда жизни гнали его вперед. И еще Герберт запоминал все, что Господь явил ему на этой земле, некогда текущей молоком и медом, а теперь ставшей добычей смерти.
Знал Герберт, что ни раз и не два становился Готеланд добычей алчных покорителей мира. Четыреста лет тому назад по этой земле шел кровожадный Атли, король гуннов, со своими полчищами, саранче подобными, все предавая огню и мечу. Но гунны прошли по Готеланду, не останавливались, двинулись дальше, на запад, ибо их король был охвачен безумием мирового господства, и римляне рассеяли безбожные орды гуннов в великой битве, равной которой не было во все века. Потом были еще и еще завоеватели – алеманы и венеды в шкурах буйволов и туров, норманны, саксы; доходила сюда и латная конница владыки франков Карлуса Магнуса. Все они искали в земле готов золота, земли, пищи, власти. Но приходили чужеземцы и уходили, а народ готов восстанавливал порушенное и жил лучше прежнего, потому что сияла над Готеландом звезда святого Теодульфа, первокрестителя народа готов. С его именем на устах строили люди города, прокладывали дороги, возводили мосты, закладывали церкви и монастыри. И потому даже самые алчные захватчики замирали в восторге перед богатством и красотой этой земли, перед ухоженностью пашен и садов, великолепием замков и церквей. Таяли, опускали мечи, ограничивались выкупом, данью, или же роднились с готскими владыками, как породнился король саксов Хильдебранд, взяв в жены готскую принцессу, или же сами готские владыки женились на дочерях вчерашних врагов, как то сталось с королем Эрманарихом, взявшим в свой дом нормандку Ингеборг. Сам Бог, казалось, хранит эту землю, и не будет конца милостям Его.