Вовремя отскочив в сторону, Мэтан Джаст ловко сорвал с рогов быка первую алую ленту, и толпа разразилась аплодисментами. Бык, стремительно развернувшись, вновь бросился вперед, и снова Джаст в самый последний миг сумел увернуться от удара и сдернуть ленту. Зажав трофей в зубах, он поприветствовал сперва быка, а потом и зрителей.
Обычно первые две ленты достать было несложно, поскольку их повязывали высоко на рогах животного, так что Джаст добился своего почти играючи. Но вот чтобы сорвать нижние ленты, ему придется проявить куда большую ловкость и умение.
Граф Брасс наблюдал за тореадором, не скрывая восхищения, чем вызвал улыбку дочери.
— Взгляни, как он прекрасен, отец. Он движется, словно танцует.
— Да, настоящий танец со смертью, — с серьезным видом отозвался Ноблио.
Лишь старый фон Виллах словно бы совершенно не интересовался происходящим и смотрел куда-то вдаль, откинувшись на спинку кресла. Впрочем, возможно, он попросту был подслеповат, но не желал в этом признаться.
Тем временем бык вновь устремился на тореадора, но Мэтан Джаст уже ждал его, метя пыль полами плаща. И когда бык оказался совсем рядом, Джаст совершил высокий прыжок, перевернулся в воздухе прямо через Краснорога, едва не коснувшись его головы. Бык замер в замешательстве, упершись копытами в землю, а затем развернулся прямо к смеющемуся человеку.
Мэтан, однако не стал дожидаться, пока бык вновь устремится к нему, и стремглав вскочил ему на спину. Животное сумело сбросить тореадора, зато Джаст сорвал с рогов две последние ленты и, вскочив на ноги, устремился прочь, размахивая лентами, зажатыми в кулак.
Толпа оглушительно взревела. Зрители в восторге хлопали в ладоши, кричали, голосили, засыпали арену пестрыми яркими цветами.
Однако бык и не думал прекращать игру, он по-прежнему преследовал человека. Джаст наконец остановился и, словно не зная, что делать дальше, обернулся. Когда же он увидел быка прямо перед собой, на лице его отразилось крайнее изумление. Он вновь подпрыгнул, но на сей раз зацепился плащом за бычий рог, и это заставило Джаста потерять равновесие. Он все же сумел спрыгнуть на землю, ухватившись за шею Краснорога, однако упал так неудачно, что не смог вовремя подняться на ноги.
Опустив голову, бык рогом пырнул лежащего человека, и под солнечными лучами засверкали капли крови, а толпа в один голос сдавленно ахнула от возбуждения и жалости. Иссельда схватила графа за руку:
— Отец, сделай же что-нибудь, он его убьет!
Граф невольно подался вперед, но все же покачал головой:
— Я не могу вмешаться. Тореадор знал, чем рискует.
В этот миг, поддев Джаста на рога, бык подбросил его в воздух. Руки и ноги человека бессильно мотались, словно у тряпичной куклы. На арену выехали всадники с длинными пиками, чтобы попытаться отогнать быка от несчастной жертвы, однако Краснорог не желал двигаться с места и застыл над распростертым телом, точно дикая кошка над добычей.
Граф Брасс, сам толком не сознавая, что делает, перепрыгнул через ограждения ложи и устремился вперед в своих тяжелых медных доспехах, так что зрителям показалось на миг, будто на арену выбежала ожившая медная статуя.
Всадники расступились, пропуская графа, и Брасс, вцепившись могучими руками в бычьи рога, принялся оттаскивать животное назад. Жилы вздулись у него на лбу от напряжения.
Бык мотнул головой, и граф утратил опору под ногами. Мертвая тишина повисла над ареной. Иссельда, Ноблио и фон Виллах, побледнев, вскочили с места. Все замерли, и лишь в центре арены продолжался безмолвный поединок человека и животного.
У Краснорога подкосились ноги, с отчаянным хрипом он пытался вырваться из рук графа, но тот не ослаблял хватки. Мышцы на шее у Брасса вздулись и побагровели, казалось, будто волосы и усы его стали дыбом, но вот наконец бык сдался и медленно опустился на колени.
Пикадоры немедленно устремились к раненому Джасту, однако толпа все еще безмолствовала. Могучим рывком граф Брасс повалил Краснорога на бок. Бык лежал тихо, неподвижно, словно безоговорочно признал свое поражение. Граф отпустил его. Красно-рог не шевелился, косясь на человека мутными глазами, в которых застыло изумление. Хвост его бессильно молотил пыль, а огромная грудь тяжело вздымалась.
И лишь тогда толпа взорвалась аплодисментами, и в амфитеатре поднялся такой шум, что, казалось, он должен был достичь самых дальних пределов мира.