Он даже на гастроли брал с собой заготовки для грифов и в гостиницах доводил их до кондиции, щедро усыпая стружкой гостиничные номера, чем вызывал недовольство администрации. Обладая одаренностью и чутьем, он подделывал гитары под старину, особенно под Шерцера. И делал это, видимо, превосходно, если покупались на его подделки такие гитаристы, как Ларичев и Дубовицкий.
«А я даже доволен, — признался мне Владимир Дубовицкий, — Гитара хорошая, думаю, что подлинный Шерцер звучит не лучше. А впрочем, надул он не только меня, надул он скрипача Климова, и пуще того, известного скрипичного мастера Ярового. Сделал скрипку под старину, а точнее, под итальянца Гваданини. Нашел и старое дерево, и даже пыль забил в поры и щели дерева. И ни Климов, ни Яровой не смогли разоблачить подделку…»
Сергей ценил Деева как аккомпаниатора, может, больше всех других и вспоминал о нем с искренним уважением. «…Я сейчас уже делаю такие вариации — дежурные: иногда плохо себя чувствуешь, погода там сменится, давление поднимется — трудно импровизировать бывает, поэтому я держу дежурные варианты. А когда чувствую себя в форме, ну тогда уже импровизирую. Раньше я все время импровизировал: брал тему… Тогда еще со старым своим партнером — это был Саша Деев, он утонул: мы с ним никогда ничего не заучивали, он настолько чувствовал меня. Даже музыканты, народные артисты из Большого театра, из оркестра, слушая нас, говорили: вы, наверное, по 8 часов занимаетесь — как здорово у вас звучит все. Настолько у нас родственно все было. Он мастером гитарным стал потом — делал гитары.
Так, встретимся в полгода раз, сидим, играем… И вот, после него я как-то уже не так стал себя чувствовать. После него я ни с кем не могу работать…»
…А жили тогда с хохмами, розыгрышами, веселыми россказнями, хотя частенько и впроголодь. Случались, конечно, шутки и крутого солдатского замеса — от темперамента молодости и недобора культурной огранки, но без злого умысла. Жаль, что подобное мажорное восприятие жизни постепенно растворилось, уступив место унылому потребительству. А ведь в шутках, в искреннем веселье, преодолевается человеческий эгоизм. Хотя все возвращается на круги своя, и ничто не исчезает, потому как некуда…
Сергею приходилось играть где угодно и на каких угодно сценах.
Где-нибудь в колхозном захолустье пьяный механизатор мог попросить его не только спеть, но и сплясать. Однако гитару его обожали и на селе. Выйдя с гитарой, он становился центром внимания везде. Однажды Сергей рассказал о небольшом приключении, когда поклонники гитары повздорили с партией местного гармониста, и назревала элементарная драка. Пришлось Сергею с местными любителями гитары ретироваться. А вот как эти события были интерпретированы нашим завзятым хохмачом:
«Сидим мы с Сережей на завалинке, он играет на гитаре, а я сторожу его футляр. Вдруг набегают и бьют меня по морде… Кто-то кричит:
«Бежим!» И мы побежали, перепрыгнули через плетень — и в огород.
Смотрю, Сережа лег в борозду в своей белой концертной рубашке с бабочкой и бросает на себя землю. Я спросил: «Что ты делаешь?» А он мне отвечает: «Окапываюсь». Я же залез в собачью конуру и лаю на них. Они испугались и убежали…»
Можно представить испуг убегающих, если физиономия его по внушительности не уступала бульдожьей. Отказать же ему в выдумке, импровизации и актерской одаренности невозможно. Он подкупал убедительностью своих миниатюр. Так однажды слегка разогретая публика стала приставать к нему с просьбой: «Обмани нас, ну обмани…»
Он тут же нашелся и с той же убедительной серьезностью заявил: «Вы тут пристаете с глупостями, а вот у моста теплоход напоролся на сваю и тонет…»
Заскучавшая было публика бросается к реке. А когда, разочарованная, возвратилась, то стала упрекать за обман. Он рассмеялся и справедливо заметил: «Но вы же просили…»
Все это к тому, что окружение Орехова отличалось многослойностью и разнообразием: от философа, жаждущего вселенской премудрости, до палаточника, промышляющего мелким грабительским ремеслом. И время, и молодость, и жизнь — все проявлялось по-своему. Да и про Сергея в ту пору ходила такая байка: мол, после удачных гастролей и приличных денег он по дороге домой закупил кучу голубей в клетке и, выпуская их, напевал: «Летите, голуби, летите…» Модная песня тогда была с такими словами.