– Кто «за» – прошу поднять руки.
И он видел, как одна за другой поднялся лес рук. Неужели они вправду все этого хотят?
– Кто против? Кто воздержался? Единогласно.
«Единогласно». Так решили его товарищи, коллектив. Теперь уже нельзя отказаться. Они решили, что он, Виктор Третьякевич, достоин доверия и будет отвечать за них. Решили его судьбу. И он, словно чужой, наблюдал, будто с какой-то высоты, как борются в нём смущение и гордость.
Сердце билось птичкой в клетке. Казалось, ещё немного – и оно вырвется на волю. Это было так похоже на счастье…
Мать сразу вспомнила историю с паровозом, едва взглянув в его бледное лицо, и испугалась, что он пришёл с такой же тяжестью и так же будет прятать её в себе.
– Что случилось, сынок? – не удержалась она от вопроса.
– Меня выбрали комсоргом школы, мама, – ответил он.
– А как же твой оркестр?
Этот вопрос отрезвил его, словно мать поднесла ему зеркало.
– Да ничего страшного! – улыбнулся он. – Одно другому не мешает! Мы и дальше будем давать концерты. Я справлюсь, вот увидишь!
– Конечно, справишься, сынок! – поспешила подтвердить она.
И уже вечером, за ужином, когда пришёл домой отец, Виктор признался родителям:
– Когда назвали мою фамилию, я готов был сквозь землю провалиться. До сих пор не пойму, за что мне было так стыдно и чего я боялся больше: что выберут или что не выберут… Ведь там ребята и девчата были из старших классов! И вот выбрали. А Ким Иванцов выше всех тянул руку.
Виктор замолчал, припомнив слова Кима, в своё время так глубоко уязвившие его детскую гордость, и вдруг почувствовал, что другая гордость, чуждая ложному стыду, расправляет в его груди орлиные крылья при мысли о старшем брате. А отец, словно прочитав его мысли, чуть прищурил глаза и, ласково улыбаясь, спросил:
– Стало быть, в воскресенье в Ворошиловград поедешь?
– Да я бы завтра рванул, но у нас репетиция, – признался Виктор.
– Понятное дело, что не терпится тебе, – усмехнулся Иосиф Кузьмич в седеющие усы. – Знаешь ведь, что Миша будет рад. Да и не был ты у брата уже порядочно, совсем забегался со своими репетициями да субботниками. А тут такой повод!
Отец верно угадал настроение младшего сына, который и в самом деле был готов бежать хоть прямо сейчас, лишь бы поскорее увидеть Михаила. Ему так много хотелось сказать брату!
Все оставшиеся дни и всю дорогу Виктор мысленно разговаривал с братом, так подробно, что, когда наконец перед ним предстал любимый Миша, все до единой точно выверенные и передуманные вдоль и поперек правильные мысли разом вылетели из головы.
Наконец-то он видел перед собой Мишино доброе лицо, его открытую улыбку и лучистый взгляд родных ласковых глаз.
– Какой ты молодец, что приехал! Проходи скорее! А я, видишь, разрешил себе поспать сегодня, так что ты как раз вовремя. Будем пить чай!
В последние приезды Виктор бывал в Ворошиловграде в будни и заглядывал к брату в райком, чтобы повидаться. Это были короткие встречи, потому что у Михаила всегда оказывалось так много работы, что совестно было отрывать его больше чем на пять минут. Виктор уже порядком отвык видеть старшего брата в домашней обстановке. Он почти удивлённо смотрел на его слегка выпирающий под майкой живот, впрочем, совсем чуть-чуть. Нет, про Михаила никто бы не посмел сказать, что у него пресыщенный вид, как говорят о некоторых партийных работниках. У Миши вон какие круги под глазами! Видно, что он редко позволяет себе выспаться.
– А Маруся с Лелечкой дома? – спросил Виктор, прислушиваясь и удивляясь тишине в комнате за дверью.
– Они у Марусиной тётки, но, думаю, скоро вернутся. Маруся вчера как в воду глядела: сказала, давно, мол, ты к нам не наведывался, значит, завтра приедешь. Видно, тоже по тебе соскучилась. И Леля тебя любит.
– Я тоже очень их люблю, – мягко улыбнулся Виктор. – Но, может быть, это даже хорошо, что их пока нет дома.
Братья сидели вдвоём на кухне и пили чай с сахаром.
– Поздравляю! – произнёс Михаил тихо и торжественно, выслушав рассказ Виктора, и крепко сжал его руку в своей, твёрдой и тёплой, чтобы брат почувствовал, что это рука надёжного товарища, на которого он всегда может положиться.
– Спасибо! – горячо отозвался Виктор.
Михаил видел в его голубых глазах и огонь азарта, и благодарность, и безграничную любовь. На миг ему даже стало волнительно, почти страшно, потому что в глубине устремлённых на него глаз, таких любящих и верных, таилась печаль, которую может рождать лишь знание, неумолимое и невыразимое словами.