– Райком комсомола зовёт нас помочь железнодорожным рабочим, но это дело добровольное, – мягко улыбнулся Виктор. – Конечно, главное наше дело – учиться. Но ты сам видишь, сколько снега. Железная дорога встала. Рабочим не справиться без нашей помощи.
Толя тряхнул головой.
– С тобой, Вить, не поспоришь! – усмехнулся он добродушно. – Ладно! Как покончу с геометрией, так сразу и рвану на станцию. Надеюсь, к полуночи я уж точно управлюсь!
Виктор бежал от хаты к хате, от дома к дому, а крутящаяся белая мгла – за ним следом, словно затем, чтобы подтвердить его слова. Он был в тот вечер так убедителен, что все соглашались, сами от себя того не ожидая.
– Я приду, – не раздумывая, кивнула его весёлая соседка по парте Аня Борцова. – И пускай завтра мы вместе будем спать за партой от первого до последнего урока! Ведь ясно, что это на всю ночь, до утра. Умеешь ты агитировать, Третьякевич!
Из двадцати человек к одиннадцати часам вечера явившихся на железнодорожную станцию Краснодон с широкими деревянными лопатами наперевес, восемь были девчата. Пока все строились, перебрасываясь шутками, подоспел и Толя Ковалёв.
– Вот, Витя, я даже раньше полуночи управился! – крикнул он, подходя и немного смущаясь перед разом устремившимися на него восемью парами ярко сверкающих девичьих глаз. Несколько звонких голосов залились серебряными колокольчиками, и один из них – Анин. Виктор хорошо различал его среди других.
– До полуночи нас бы тут так замело, что разве к весне и откопаешь! – озорно сорвалось с Аниного языка.
Девчата, румяные от мороза, в тёплых шерстяных платках и плотно запахнутых полушубках, грянули дружным смехом, который подхватил и кое-кто из ребят. Виктора почему-то покоробило от этой шутки. Однако ему тотчас стало ясно, что девичий смех над Анатолием – верный признак неравнодушия. Ведь и девчата порой не дают хлопцам спуску, задирая при всех того, который нравится, верно, чтобы никто не догадался. Он усмехнулся этой мысли, но, приглядевшись к лихорадочному блеску Аниных глаз, понял: да, пожалуй, шутки сейчас – необходимое топливо, без которого глаза у ребят скоро начнут слипаться, а впереди у них не один час тяжёлой работы.
Всю ночь валил снег, свирепствовала метель. Не отдыхая ни минуты, работал Виктор, ловко, быстро, с азартом, перерастающим в ожесточение: ведь и пурга не останавливалась ни на миг, вновь заметая очищенные от снега рельсы. Он чувствовал: стоит сбавить темп – навалится неодолимая усталость, а потому старался изо всех сил, подавая пример другим, радуясь любой шутке ребят и подбадривая их. «Давай-давай, товарищи, подналяжем! Поборемся с бурей! – говорил он с заразительным жаром, и тотчас прибавлял: – А там, глядишь, и с Гитлером придётся побороться. Отступать нам, товарищи, никак нельзя. Победа будет за нами!» И ветер далеко разносил эти слова.
Лишь перед рассветом буря унялась. А когда железнодорожное полотно было расчищено, уже взошло солнце.
На другой день Виктора вызвали в райком комсомола прямо из школы.
– Что это ещё за антигерманская агитация, Третьякевич? Ты меня под монастырь подвести хочешь?
Виктор недоуменно воззрился на Андрея Ивановича:
– В каком смысле агитация? – искренне удивился он. – И почему «под монастырь»?
Брови второго секретаря райкома сурово сдвинулись, взгляд тёмно-серых глаз стал жёстким:
– Только дурачка из себя не строй! Призывы готовиться к войне с союзником – это как называется? Ты же не прохожий с улицы, ты член райкома! Ведь кто-то может сделать вывод, что ты позицию райкома озвучиваешь, это ты понимаешь? И что же получается: наш райком не согласен с официальной позицией государства и партии? Как это, по-твоему, будет называться, если дойдёт наверх? Молчишь? А я тебе отвечу. Оттуда, сверху, твои призывы похожи на сепаратизм и анархию, и виноват буду в первую очередь я.
– Я готов сам за себя ответить, если надо! – не выдержал Виктор. – Почему вы, товарищ секретарь…
– Вот именно потому, что я, как старший товарищ, не сумел разъяснить и донести! – резко перебил его Андрей Иванович. – Хоть у тебя ещё на то и брат имеется в Ворошиловграде, и с него тоже спросить можно. А с тебя, мальчишка, какой спрос? Молоко на губах не обсохло, а туда же! Что ты понимаешь? Знаешь, что по всей стране делается? Да откуда тебе знать! И это правильно, потому что тебе жить, а может быть, и воевать. Да, и у меня тоже есть частное мнение. Тут много ума не надо! – Он понизил голос: – Да, подлый это сговор, мне самому как коммунисту он не по душе. Но ты пойми, что сейчас уже нельзя по-другому. И язык свой изволь прикусить, потому что на первый раз я тебя прикрою, а вот дальше вряд ли получится! Повезло тебе, Третьякевич, что мы тут сейчас с тобой одни. Надеюсь, ты всё понял. Поэтому объявляю тебе устный выговор и – свободен! Ну, шагай!