В ту ночь, ворочаясь с боку на бок среди душистого сена, Виктор долго не мог уснуть, несмотря на усталость. Он дивился своему странному счастью и почти стыдился его: ведь война где-то совсем недалеко и там гибнут наши люди! Откуда и почему у него это головокружительное чувство полноты бытия? Вот уже все уснули, и мирное сонное дыхание ребят радует его сердце, будто музыка. Но почему эта радость такая щемящая? Как будто кто-то глубоко внутри него хочет сказать: посмотри на них и запомни это чувство, запомни навсегда – так хорошо уже больше не будет… И он смотрел, он слушал, слишком взволнованный хрупкостью этого счастья, чтобы уснуть. И лишь перед рассветом чуть задремал, но вскоре поднялся осторожно и бесшумно, оберегая покой своих спящих товарищей. С каким-то тихим восторгом взглянул он на подаренный девчатами венок из спелых колосьев, надел его на голову и вышел из амбара.
Над степью, душистой и влажной, освежённой щедрым ливнем, вставало солнце. Терпкие запахи диких трав и самой умягченной благодатной влагой земли летели с едва уловимым дыханием ветра, пьяня вместе с захватывающим чувством бескрайнего простора, вольной воли. В груди разливалось тепло. Словно крылья раскрывались за спиной, а впереди раскинулось ещё не убранное золотое поле. Он шёл в лучах утренней зари, таких же ласковых, как усики пшеничных колосьев, что щекотали ему ладони, когда он раздвигал их чуткими руками. Ему казалось, он чувствует живую силу, которой напитались зёрна, вобрав в себя небесную воду этой ночи. Колосья были готовы запеть от неё словно струны. Едва-едва обсохли на них тяжёлые капли. Какое это счастье для дождя – напоить живой хлеб!
Венок на голове Виктора сиял короной, и он, как в детстве, представлял, будто ещё чуть-чуть – и шелест колосьев вокруг него начнёт складываться в понятные слова, и он сможет узнать любую тайну. Тогда, в детстве, он больше всего хотел знать, когда брат Миша приедет в родные Ясенки. Сейчас колосья действительно говорили с ним, и он не мог не признать, что его шутка с Анечками служила одной-единственной цели: спрятать от самого себя мысли об одной-единственной Анечке, чья фотография так волновала его душу, что ему страшно было в этом признаться и ещё страшнее – выдать перед ней своё волнение. Ведь вчера, когда он нёсся по полю, сгребая скошенные колосья, именно её взгляд он безошибочно чувствовал всем сердцем, как бы ни пытался это отрицать. Но Виктор вдруг простил себе этот страх.
Странную мысль напели ему сейчас колосья: его доброты никогда не хватало на себя самого. Голова у него закружилась. То ли летя, то ли падая, он всё-таки шёл. Шёл, счастливый от осознания того, что у ребят и девчат есть ещё целых полтора часа, чтобы выспаться, пока он не вернётся.
Виктор уже не слышал, как почти сразу вслед за ним поднялся его сосед по сеновалу Али Дадышев.
– Где Виктор? – испуганно озираясь, воскликнул черноглазый Али. – Вот здесь, возле меня он лежал, и венок рядом! А теперь ни Третьякевича, ни венка! Как сквозь землю провалился!
Он был так взволнован, будто всерьёз подозревал, что его товарища похитили.
– Что ты ребятам спать не даёшь, Али? – устыдила его Анна Ивановна. – Виктор ушёл в правление передать в райком отчёт о нашей работе. Ложись, пожалуйста, Али, милый, и не шуми.
И Али, смущённый, словно пробудившись от странного видения, посидел на сене, протирая глаза, а потом улёгся и снова уснул.
«Кто у вас комиссар?»
Когда человек уже не способен отличить сон от яви, это первый признак безумия. Сходить с ума Виктору было нельзя, он не имел на это права. Поэтому так мучил его вопрос, приснилась ли ему сцена, которая теперь снова и снова прокручивается у него в мозгу. Неужели это случилось?
Такого сокрушительного разгрома он не мог себе представить. Он отказывался верить, но видел эту страшную картину. Их было там, наверное, человек сорок, не меньше, ребят и девчат. И как они одновременно могли поместиться в кабинете у Соликовского? Почти все они были избиты, с кровоподтёками на лицах, в изорванной одежде, некоторые едва стояли на ногах, а иных Виктор еле узнавал. Любу Шевцову сразу выдавал бесстрашный, вызывающий взгляд ярко сверкающих глаз, но её щёки и скулы тоже горели красными рубцами. Виктору казалось, что с некоторыми из тех, кого он здесь увидел, ему ещё не делали очной ставки. Например, с сёстрами Иванихиными. Но, может быть, он просто забыл? Забыл, потому что не хотел помнить. Слишком страшно было видеть здесь их всех.