Здесь тусовались так называемые ягпи — young gay professionals, пришедшие на смену яппи: мужчины от двадцати семи до тридцати пяти, уже успевшие, несмотря на молодой возраст, сделать головокружительную карьеру. Внешне — мужчины, уже получившие возможность самим покупать себе игрушки, в душе — мальчишки, ещё не утратившие способности в них играть. В большинстве своём бывшие выпускники Гимназии, настоящим признаком статуса они считали не модный пентхаус в фешенебельном Хафен-сити, не последнюю модель дорогого спортивного автомобиля и даже не занимаемую должность, обеспечивающую все эти блага. Вчерашние воспитанники правящей элиты мерилом жизненного успеха считали наличие подопечного. Не любовника — снять мальчика на ночь труда не составляло, а именно «крестника» в лучших корпоративных традициях. Однако гимназисты из Вольдорф-Ольштедта были на годы вперёд расписаны среди их руководства. Да и, честно говоря, не очень-то и хотелось. Это как с дорогой классической одеждой от лондонских портных: носишь только потому, что так надо, а сам втайне ждёшь не дождёшься момента, когда можно будет снять с себя вместе с эксклюзивной удавкой десяток лет, напялить джинсы и майку, по стоимости не уступающие костюму ручного пошива, и вновь ощутить себя юным бесшабашным мальчишкой.
Пусть юными гениями физики и математики занимаются старперы. Бывших «ботаников» тянуло к противоположностям — новым героям нового времени: indie-рокерам, уличным художникам, эпатажным блогерам. То, что начиналось как хобби, стремительно превратилось в спорт и уже напоминало эпидемию: после работы продюсеры-любители прочёсывали улицы городов и молодёжные клубы, на выходных отправлялись в европейские метрополии, по ночам зависали на youtube с одной-единственной целью — поиска яркой креативной молодёжи.
Особенным шиком считалось открытие таланта, слишком неординарного, чтобы быть замеченным и оценённым толпой, и слишком бунтарского, чтобы прогнуться под богемный истеблишмент.
Хвастаться уловом полагалось в «G-баре», служившем не только ярмаркой тщеславия, но и биржей талантов: единственным капиталом ягпи были связи и знакомства, сами же они пока не имели достаточного влияния для настоящей раскрутки своих подопечных. Зато в бар регулярно наведывались могущественные мужчины типа того же Дэвида Йоста, которым первооткрыватели могли замолвить словечко за будущих звёзд.
Дэвид Йост появлялся здесь не так уж часто и приходил обычно в одиночку. Занимал свой любимый столик в углу по диагонали от входа, потягивал новомодные коктейли и наблюдал. Ему нравилось это немое кино — здесь всё решала харизма. Тот, кому, подобно давешнему скандинаву, удавалось чем-то зацепить и удержать его внимание, получал Шанс. К нему подходил официант и приглашал счастливчика за столик господина Йоста.
Дэвид больше не жалел о своём спонтанном порыве. Семейные праздники он ненавидел — отголосок детдомовского детства: в эти дни одиночество и собственная ненужность чувствовались особенно остро. Впереди маячили длинные тоскливые выходные: Кристиан ещё вчера вечером улетел со своим очередным в Нью-Йорк, Вальберг с Бригманном укатили трахаться в Альпы, Каулиц отправился с семейством на Майорку, — и если бы не Леон, он бы сейчас надрался сам, а потом механически отодрал бы первого подвернувшегося под член мальчишку. Что Пасха, что Рождество, что Троица — ритуал всегда один и тот же.
Леон вот уже добрую минуту шутливо пинал его носком ботинка. Не дождавшись реакции, он забросил ему ногу на колени, да так и оставил там. Дэвид сбрасывать её не стал.
— Лео, послушай, — лениво сказал он, — у меня есть парень.
— Каулиц, что ли? — фыркнул Леон, закидывая ногу повыше. — Ты же с ним не спишь.
— А ты откуда знаешь?
— Из хорошо проинформированного источника.
— Передай своему источнику, что я его болтливую холёную морду так разукрашу, что никакой стилист не поможет.
— За что? Он ведь не солгал? Ты же с ним не спишь?
— Не солгал. Не сплю.
— Как же ты без секса обходишься? — напускная подростковая развязность забавляла. Против неё было только одно действенное средство — такая же предельная откровенность в ответ.
— А с чего ты решил, что обхожусь?
— Предпочитаешь перепих на один раз? — не унимался Леон.
— Нет. Но и против ничего не имею.
— Что и требовалось доказать! Так какая тебе разница, с кем именно не спать с Каулицем? Почему бы и не со мной?
— А такая, — Дэвид решительно сбросил с себя ногу-оккупанта, — что ты брат Флориана.
— Боишься его?
— Уважаю. И понимаю. Он прав — я не тот человек, которому заботливые старшие братья могли бы со спокойной душой доверить единственного младшего.
— Значит, я тебе совсем не нравлюсь?
— Нравишься, очень даже. Но ты брат моего лучшего друга. Это будет неправильно.
— Эх, тяжело же вам всем, наверное, живётся, таким правильным.
— Лео, послушай. Всё равно, кроме секса, ничего больше я тебе предложить не смогу.
— А мне больше и не надо. Розовые сопли оставь Каулицу.
— Знаешь, хотя бы с первым мужчиной надо бы всё же по любви.
— Можно подумать, ты сам впервые переспал по большой и светлой.
— А вот не болтал бы ты, мальчик, чего не знаешь!
Леон вздрогнул — так разительно переменился Йост. До этого их разговор напоминал шутливую дружескую перепалку — кто кого. Он из чистого упрямства доставал Йоста, Йост так же упорно отбивался. И вот в одно мгновение всё переменилось: ехидные нотки в голосе Дэвида испарились, взгляд из насмешливого стал злым и жёстким.
Страх придал Леону смелости.
— Просто знай: если ты откажешься, я пойду по рукам, — разыграл он припасённый на этот случай козырь. — Потому что буду искать второго тебя, и, разумеется, не найду. И буду пробовать снова и снова.
Йост рассмеялся. Громко, от души. Нехорошо так. И старательно продуманная, казавшаяся такой взрослой фраза вдруг показалась Леону очень смешной, а сам он — жалким и нелепым.
— Ты что, шантажируешь меня? — спросил, отсмеявшись, Йост.
— Ставлю в известность, — огрызнулся он, наглым тоном заминая внутреннюю неуверенность и стыд.
— Лео, послушай. На мне что, свет клином сошёлся?
— Да. Мне нужен наставник, с которого я смогу брать пример и который воспитает из меня настоящего мужчину.
— А Фло как role model уже не катит?
— Нет. Уже нет. Я хочу выглядеть, как он, но быть, как ты. Первой цели я уже добился, а достичь второй мне поможешь ты.
— Вариант «быть собой», я так понимаю, вообще не рассматривается?
— А это и буду я! С его внешностью и твоим характером.
— Ну, положим, характера Флориану не занимать, — рассмеялся Дэвид, чтобы развеять сюрреалистичность ситуации, — столь прагматично-деловой подход к планированию собственного будущего в столь юном возрасте… напрягал.
— Он слишком правильный и хороший.
— А тебе нравятся неправильные и плохие?
— Мне нравишься ты.
— Потому что я неправильный и плохой?
Попытка свести разговор к шутке не удалась. Леон упрямо молчал.
— Лео, послушай: в таком случае мы можем просто дружить. Зачем же непременно спать?
— Затем, что мне этого хочется. — Терять уже было нечего — он сегодня сказал достаточно, чтобы перестать чего бы то ни было стесняться. — Знаешь, как хочется в пятнадцать? Мне ни с кем нельзя: все претенденты или слишком молодые, или недостойные. От меня все шарахаются, как от прокажённого. Как будто у меня клеймо на лбу: «Не прикасаться! Брат Флориана!»
До Дэвида наконец дошло, насколько всё серьёзно, и сейчас он лихорадочно соображал, что с этим делать.
— В общем, ты единственный настоящий мужик, которого я знаю, — подвёл итог Леон. — И единственный, который имеет смелость и наглость смотреть на меня как мужик. Думаешь, я ничего не замечаю и не понимаю? Ты тоже меня хочешь, Дэвид.