— В том-то и дело, что нет… — Леон сделал эффектную паузу, а у Матиаса недобро сжались челюсти, когда он посмотрел вслед Йосту. — Я его изнасиловал.
Матиас втянул в грудь побольше воздуха и бесшумно выдохнул: за пять минут «светского трёпа» с этим мальчишкой он пережил всю гамму эмоций — а думал, что давно уже разучился что-либо чувствовать.
Матиас от природы был тихим, спокойным, осторожным. И взбалмошный непредсказуемый Флориан Вальберг покорил его тем, что только ему одному удавалось одним изгибом тонкой выщипанной брови или пустячной фразой заставить его парить в облаках эйфории или погрязнуть в пучинах отчаяния. С ним он никогда не знал, чего ждать в следующую минуту. С Вальбергом унылое, предсказуемое, расписанное на года существование приобретало пряный вкус авантюры.
Вальберг был наркотиком-стимулятором, он вызывал зависимость. Рядом с ним Матиас чувствовал себя живым. Отрекаясь от Вальберга и того, что между ними было, он думал, что выбирает спокойную жизнь. А оказалось, что жизни без Вальберга нет.
— Впрочем, это долгая история, — голос Вальберга-младшего вернул его к действительности. — Ошибка молодости, знаешь ли. Хотя… откуда тебе знать? Ты в молодости, наверное, никаких ошибок не совершал. Был очень правильным, верно?
— Да. И это было моей самой большой ошибкой, — сказал Матиас, протягивая визитку. — Позвони мне. Если будет желание.
— Позвоню, — кивнул Леон с серьёзным выражением лица, которое тут же сменилось знакомым до боли ехидным прищуром: — Если будет желание.
***
…В школе их таких было двое: он и старший на год Билл Каулиц. У обоих были не в меру строгие отцы, запрещавшие им все те «глупости» и «баловство», которые составляли смысл жизни одноклассников и определяли положение в их кругу. Сходство жизненных ситуаций и отверженность среди сверстников сблизили их.
И всё же у Билла жизнь складывалась совершенно иначе. Потому что у Билла был Дэвид.
В глубине души Леон завидовал другу, втайне мечтая стать таким же: Билл не просто верил в сказки, он воплощал их в жизнь. И они тоже в него верили, выбирая для своей очередной реинкарнации его жизнь. Каулиц до двенадцати лет носился со своими фантазиями про Короля, а в тринадцать реальность превзошла самые смелые мечты.
Билл позвонил ему ранним октябрьским утром — видно, не было сил дождаться встречи в школе — и возбуждённо затараторил в трубку громким шёпотом:
— Я его встретил!
— Кого? — не понял спросонья Леон.
— Короля!
Захлёбываясь от переполнявших его чувств, Каулиц скороговоркой рассказал ему о каком-то таинственном друге семьи, перед которым его отец «по струнке ходит».
— Я когда его увидел, сразу понял — это он!
— А он? — насмешливо спросил Леон. — Он тебя узнал?
— Увёл Билл твоего Короля, — сказала мама, и в тот момент Леон возненавидел обоих, и её, и Билла.
Глупо было считать так на полном серьёзе: никто никого у него не уводил — Билл первым встретил Дэвида, но детская сказка намертво прописалась в подсознании. В душе Леона поселилось гадкое удушающее чувство горькой обиды и чёрной зависти.
Дружба с Дэвидом только усугубляла его: быть на расстоянии вытянутой руки от мечты и не иметь возможности прикоснуться к ней — страшная пытка.
Почему Биллу и Флориану всё, а ему ничего? Чем они лучше? Леон бросался во все тяжкие, пытаясь заполучить то, что принадлежало ему по праву, — это ведь была его «сказка»!
С Дэвидом было легко и ненапряжно. Он активно приобщал его к взрослой жизни, не переступая при этом чётко обозначенную им самим черту. Дэвид водил его в культовые заведения и на модные тусовки, мог в благодушном настроении угостить пивом или даже чем-нибудь покрепче, не скупился на подарки и не только не возражал против смелых экспериментов с внешностью, но и давал дельные советы с позиций, понравится ли такое мужчинам и чем именно; в беседах с Дэвидом не было табу — он сам охотно поднимал запретные темы и просвещал его.
Дэвид посмеивался над драконовскими порядками Гимназии и часто прикрывал его, забирая на выходные под собственное поручительство. После чего давал ему ключи от своей гамбургской квартиры и не требовал потом отчётов о том, как он провёл выходные.
— Мужчин в пансионах благородных девиц не воспитывают, — говорил он с пренебрежительной улыбкой. — Впрочем, воспитание настоящих мужчин и не входит в задачи Гимназии. Но ты, Лео, совсем другое, верно? Тебе ведь нужна свобода, да?
Леон кивнул.
— А свобода предусматривает полную ответственность за свои поступки, ведь если ты свободен, тебе не на кого переложить вину. Это я к тому, Лео, что если ты зарвёшься и наломаешь дров… — Мерный убаюкивающий менторский тон, с малолетства действовавший на Леона лучше любого снотворного, вдруг резко поменял тональность, заставив внимать каждому слову. — Ты понимаешь, что будет, да?
Леон понимал и не зарывался. Его будоражило то постоянное ощущение лёгкой опасности, которое исходило от Йоста. Отношения с Дэвидом приятно щекотали нервы, как прогулка по краю пропасти: если строго следовать правилам безопасности, от прогулки останутся только удовольствие и приятные воспоминания. Но один неверный шаг — и спасти тебя может только чудо.
Впрочем, ни к чему особо запретному Леона «на воле» и не тянуло. Обычно он просто встречался с Биллом, и они вместе отправлялись в гараж Георга, где тот репетировал со своим приятелем — барабанщиком Густавом. Вскоре Билл подвизался к ним вокалистом и привёл с собой старшего на десять лет брата Тома, игравшего на гитаре, который как раз вернулся в Гамбург из своих странствий по Юго-Восточной Азии, всерьёз решив посвятить себя музыке. Чтобы Леон не остался не у дел, ребята предложили ему стать их стилистом — «чтоб всё было, как у взрослых». Леон считал, что Биллу с Томом никакой стилист не нужен, а Густаву с Георгом никакой стилист не поможет, но сама идея его захватила, и он с воодушевлением принялся «играть в рок-группу».
Дэвид мог бы быть идеальным наставником — по крайней мере, Леон именно так представлял себе идеального наставника, — если бы не его странная упрямая принципиальность в главном.
Йост с самого начала был с ним откровенен.
— Запомни, Лео, если ты дашь волю фантазии… — На правом запястье Дэвида, почуяв добычу, шевельнулась платиновая змейка, а в его глазах опасно сверкнула сталь. — Если о твоих фантазиях узнает Билл… Вот тогда меня точно не остановит даже то, что ты брат Флориана.
Леон верил на слово и в разговорах с Биллом о дружбе с Дэвидом даже не заикался. Хранить молчание было не так уж сложно: во время их встреч Билл, захлёбываясь от восторга, сам трещал без перебоя о том, какой Дэвид классный. Леон покорно слушал то, о чём сам знал не понаслышке, и внутри его всё больше нарастало глухое отчаяние.
Ситуация была патовая: Дэвид его не бросит, опасаясь испортить отношения с Флорианом, Леон же не может уйти по определению: во-первых, это было бы равнозначно признанию собственной неправоты; а во-вторых, Йост не простит такой пощёчины самолюбию — таких мужчин по собственной инициативе, без ущерба для дальнейшей жизни, не бросают, даже если между ними ничего нет.
Леон понимал, в какую ловушку загнал сам себя, но выхода из неё не видел.
В тот вечер, на презентации, куда его потащил Дэвид, на душе у него было особенно гадко и тоскливо. В таком настроении помогало только одно — подразнить собак.