Но прежде следовало еще сказать прощальные слова. Конунг с женой поднялись на борт еще стоявшего на берегу драккара. При свете множества факелов, наконец, стало светло почти как днем, и все увидели, как родители склонились над телом сына. Но слов никто не услышал; видно, не предназначены они были для посторонних. Не было среди провожающих Герды; она захворала и теперь лежала в лихорадке под присмотром служанок.
Зато остальные говорили, стоя вокруг. Стирбьерн, не сводивший глаз со штормового моря, словно надеялся заметить там блестящую чешую Золотой Змеи, первым молвил сурово:
- Хельги никого не боялся, хоть и не рвался первым драться ни с кем. И за его гибель враг дорого заплатит.
Сигурд, ставший теперь наследником отца, проговорил за себя и за младшего брата:
- Пока был жив Хельги, мы с Гуттормом имели право оставаться беззаботными мальчишками. И было бы лучше для всех, если бы так было всегда. Теперь вот я - старший, но я понятия не имею, как им быть. Лучше бы никогда этого не узнавать...
Даже Йорм сегодня был непривычно грустен. Видно, и он в глубине души сожалел о трагической гибели Хельги, хоть и необходимой ради осуществления его замыслов.
- Будь все такими, как Хельги, может, и стал бы мне дом конунга родным. Никогда он не ссорился со мной, как другие, не наказывал за мои шутки, - тихо промолвил он.
А Ульв Черный неожиданно произнес первым из братьев, и остальные подхватили за ним:
- Прощай, брат! - и взялись за весла, собираясь вывести "Серебряную русалку" в море. Уже конунг с женой спустились на берег, остались только гребцы.
И вдруг на причале раздался крик, полный боли и отчаяния, как стон раненой чайки. И все увидели бегущую прямо к морю женщину. В длинном белом платье, с разметавшимися по плечам светлыми волосами, она казалась бледным призраком в сгустившейся тьме. Никто не успел ее остановить; она пролетела мимо собравшихся на берегу, взбежала на борт драккара прежде, чем успели убрать сходни. "Точно белая птица!" - ошеломленно подумал Гутторм. А в следующий миг они с братом уже удерживали в руках неистово сопротивляющуюся Герду. Всегда нежная, хрупкая жена Хельги теперь превратилась в яростного берсерка, так что двое юношей с трудом могли удержать ее. Она хрипло стонала и звала мужа, едва ли узнавая тех, кто теперь был перед ней.
- Она бредит! У нее лихорадка, - сказал Сигурд, коснувшись пылающего лба молодой женщины. - Герда! Герда, очнись же!
Но ей, казалось, все равно было, какой ценой вырваться из их рук, а юноши не могли применять настоящих захватов, из тех, что при дальнейшем сопротивлении ломают кости противнику. В какой-то момент им пришлось разжать руки, и Герда, освободившись, крикнула: "Хельги, я иду к тебе!" - и полоснула себя по горлу припасенным в рукаве ножом. В красном свете факелов на берегу и на корабле все ясно разглядели, как ее белое шерстяное платье пропитывается кровью. Она медленно склонилась, падая на бок, но братья подхватили ее и бережно усадили рядом с Хельги. На берегу рыдали служанки, которым поручено было смотреть за больной.
- Вели казнить меня, госпожа, это я не доглядела! - призналась одна из них, обнимая ноги королевы Ингрид. - Остальные все ушли сюда, смотреть, я одна осталась. Отвернулась, чтобы заварить для госпожи лечебное питье - а ее уже нет! И ведь до того лежала спокойно, я думала, она спит... А вышло вот как; и не догнать ее было, не остановить.
- Значит, это не твоя вина, Элла, - ответила королева еще более холодным, отчужденным голосом. - Судьба Герды - уйти вслед за Хельги. Так для нее лучше. Пусть она вместе с ним уйдет в последнее плавание...
И вот, наконец, "Серебряная русалка" вздрогнула и медленно отчалила от берега; ее длинные весла в последний раз взрезали бурные волны. За ней последовали еще десять драккаров. Не за богатой добычей вышли они в штормовое море, под погасшим солнцем, но чтобы проводить в последний путь Хельги, сына Харольда.