- Не радуйся, проклятая! Не все еще подвластно тебе, и, пока я жив, не будет подвластно!
Чуть слышно плеснула волна, разбиваясь у ног Стирбьерна. Далеко впереди мелькнул и исчез золотистый отблеск. Нет, это не змеиная чешуя; просто луч восходящего солнца позолотил волны...
Позади снова послышался хруст гальки. Стирбьерн стремительно поднялся на ноги, выхватил секиру. Воинская привычка продолжала действовать, сколько там ни тверди, что в Священную Рощу нет хода нечисти, и, честно говоря, на себя он полагался больше.
Но к нему подошел всего-навсего Йорм, против обыкновения в доспехах и с мечом, как обычный викинг. Ухмыльнулся при встрече:
- Приветствую будущего победителя Золотой Змеи! Не соизволит ли он взять меня с собой?
Стирбьерн нахмурился; ему, в отличие от других, совсем не нравилось, когда Йорм изображал из себя шута. К тому же - поздравлять с еще не одержанной победой? Ответил, не скрывая раздражения:
- Зачем бы тебе это понадобилось? Я не на прогулку собираюсь. Здесь у вас больше шансов спастись.
- О, но ведь я люблю приключения не меньше тебя! - беззаботно рассмеялся Йорм. - И, кажется, ты уже проверил, что я на что-то да гожусь. И даже если нет, боги иногда и с помощью негодного орудия совершают великие дела. Может, и мне суждено помочь тебе одержать победу? И, уж по крайней мере, в Сванехольме без меня проще будет сохранить припасы, - он преспокойно вынул из рукавов два замерзших, подвяленных яблока, и начал есть одно сам, а второе протянул Стирбьерну.
Тот усмехнулся и хлопнул Йорма по плечу.
- Так и быть, можешь плыть с нами. Надеюсь, с веслом управишься? Только не мешай мне, даже если помочь не сможешь, и я сделаю из тебя викинга.
Оглянувшись, он увидел команду "Молота Тора" и вчерашних мальчишек. Все до единого были готовы к походу.
Утреннее золотое солнце еще успело встретить вышедший в море драккар, прежде чем он миновал Священную Рощу и двинулся дальше во тьме.
Глава 18. Ульв Черный
Уже три дня королева Ингрид сидела возле ложа последнего из своих сыновей, Сигурда, раненого отравленной стрелой. Лишь утром и вечером она уходила, оставляя вместо себя Фрейдис, чтобы обойти лагерь в Священной Роще и разделить ежедневные порции еды между уцелевшими людьми. И то, и другое она совершала всегда в одно время и с удивительной точностью, будто выполняла священный обряд. И никто из ее народа не видел ни слезинки на глазах королевы, не слышал ни слова жалобы. Она вся высохла, и Фрейдис каждый день с трудом уговаривала мать съесть хоть что-то. Но по-прежнему была вынослива, и люди, замечая ее за вечерним обходом, порой думали: даже если всем суждено умереть, эта железная женщина, превратившаяся в обтянутый кожей скелет, в висящем мешком платье, но с неизменно тщательно уложенными волосами, останется последней, кто с факелом в руках обойдет опустевшее пепелище...
Но все-таки Ингрид оставалась женщиной, и, видя, как сгорает в лихорадке ее последний сын, была близка к отчаянию. Она не раз видела смерть и понимала, что Сигурд умирает. За все время после ранения он не приходил в себя, лишь бредил поначалу, а теперь, совсем ослабев, тихо стонал. Кожа его раскалилась, как угли в горящей жаровне, и, хоть мать и сестра то и дело растирали его холодной водой из источника, это не помогало. И вот, в тот же день, когда Стирбьерн ушел в море за Золотой Змеей, Сигурд затих, перестав дышать. Мать медленно сложила ему руки на груди, поцеловала в последний раз и, выпрямившись так, будто ее суставы не сгибались, откинула полог шатра.
Харальда она нашла возле очага. Он обтесывал ножом толстую палку, вырезая древко копья, и с каким-то мрачным интересом наблюдал, как отколотые им щепки летят в огонь и сгорают одна за другой.
- Нашего сына больше нет, - голос Ингрид задрожал, когда она произнесла это, остановившись перед мужем, так громко, что ее услышали не только воины, бывшие рядом с конуногом, но и те, кто находился снаружи.
Печальная новость быстро облетела лагерь изгнанников. Шатер заполнялся людьми, пришедшими выразить конунгу соболезнования. Почти в каждой семье Сванехольма был хотя бы один покойник, иные же были выбиты почти полностью, но люди еще не утратили способность сочувствовать. Теперь для них, пожалуй, стали ближе конунг и его семья, что страдали наравне со своими подданными.
Сам же конунг, услышав страшное известие, несколько мгновений сидел у костра неподвижно, будто оглушенный. Потом медленно, точно бык под ярмом, поднял голову, встретился с женой взглядом. Объяви это кто другой - можно было бы сказать, что тот лжет или ошибается, но она не могла ни того, ни другого, и от того, что она сообщила, не было защиты.