— Исключено.
— Ты не можешь мне запретить!
— Еще как могу, — отчеканил Кагыр. — На том простом основании, что я твой муж. Придется им справляться без тебя.
— Да ради бога! — вскричала Цири и всплеснула руками. — Я же не калека и не дура, а просто беременна!
— Цири, — смягчился он и подошел вплотную, — тебе рожать весной. Будь благоразумна. Сейчас ты отвечаешь не только за себя. Как только вы с малышом окрепнете, мы поедем и сами навестим Геральта, обещаю.
— Меня тошнит от этой комнаты, — пожаловалась Цири, громко всхлипнула и села на кровать. — От такой жизни. Я как в клетке! Кругом все шушукаются и заискивают, козни стоят. Я не понимаю ничего в политике и управлении государством! Бабушка знала бы, что делать…
— Давай разбираться вместе, — мягко предложил Кагыр и присел перед ней. — Прямо сейчас поучаствуем в заседании.
Цири выдохнула и закатила глаза.
— Они только переливают из пустого в порожнее на своих собраниях! Ни слова по существу.
— Тогда пойдем и заставим их говорить и действовать по существу. Ведь не это тебя мучает, правда? — проницательно заметил нильфгаардец.
— Я похожа на дохлого разжиревшего кита, выброшенного на берег, — тихо призналась юная женщина после долгой паузы и вспыхнула от смешка мужа.
— В жизни не видел никого прекраснее тебя, — искренне признался Кагыр.
— Это потому что ты меня любишь, — отмахнулась она и быстро исправилась: — Я… Я рада этому.
— Цири, — выдохнул нильфгаардец, поцеловал жену в губы, погладил по бархатной щеке и положил ладони на округлившийся живот. — А как я рад, ты не представляешь. Ни о чем не жалею.
— Знаешь, а вот мне ее даже жаль, — продолжила Цири размышления вслух. — Много испытаний выпало на ее долю.
— Как и на твою.
— Я — другое дело, я — Старшая кровь, — пояснила она со всей серьезностью.
— Кто знает, может, и для нее у провидения есть план и счастливый конец.
— А у кого еще счастливый конец?
— Прекрати капризничать.
— А вы прекратите относиться ко мне, как к ребенку! — потребовала Цири, моментально изменившись в лице и настроении.
— Тогда тебе придется перестать вести себя, как ребенок, — мудро заметил Кагыр, нахмурился и отошел к двери. — Я пошел. Передумаешь — присоединяйся.
— Подожди! — Цири нагнала его, обвила руками и прошептала в спину: — Прости, я не хочу ссориться… Мне очень одиноко здесь и тоскливо. Я как будто застыла, не двигаюсь никуда, и меня это гнетет. Мне кажется, что они все против тебя, и я боюсь…
— Не бойся ничего. Цири, — Кагыр повернул ее лицом к себе и заглянул в глаза, — пока я жив, ты не одна. Запомни это. Что бы ни случилось, я с тобой, на твоей стороне.
— Да, — прошептала она смущенно и добавила громче: — Пойдем, научим это сборище действовать по существу.
— Узнаю мою Цири, — Кагыр широко улыбнулся и пропустил королеву Цинтры – свою жену! – вперед.
Он обязательно справится. Иначе и быть не может.
====== 6.9. ======
Обездвиженная, напуганная, сбитая с толку, Эм потеряла счет времени и, казалось, провела в овальном двигающемся гробу целую вечность. Этот путь по праву стал самым долгим и мучительным испытанием за всю ее жизнь. Страх замкнутого пространства появился у нее еще в злополучном обозе когда-то давно, несколько жизней назад. Поначалу девушка паниковала, выбивалась из сил в попытках разорвать состояние неестественного паралича, ограничение на вдох, пока не отключилась от изнеможения и ощущения удушения. Придя в себя, она принялась один за другим перечислять доводы рассудка, чтобы не сойти с ума; прислушивалась к тому, что происходит вокруг; прокручивала последние события, но никак не могла осознать и принять правила этого мира. Скаур бил ее, спровоцировал, но отверженной признали ее; Повед ел других; Дидо и другие маги колдовали чем-то, что Эм не могла поглотить и использовать, нельзя было убивать, зато можно было скармливать виноватых — все было настолько выкручено и перевернуто, что не поддавалось никакой логике. Девушку больше всего заботила не ее дальнейшая судьба в качестве «отверженной», а то, где Дидо, как его найти, как попасть домой. Почему-то не верилось, что ее казнят, тем более за пинок тому, кто заслужил сдачи.
Робкая надежда на то, что вот-вот появится Дидо и они отправятся дальше, теплилась в ней, приободряла, пока не переросла в куда более приятное наваждение: образ Геральта, вызволяющего ее из беды. Эми, потерявшая возможность двигаться, тактильно изучать мир, удовлетворять потребность в разнообразии и информации с помощью сменяющихся визуальных и слуховых впечатлений, дала волю фантазии и с упоением представляла себе их встречу: как ведьмак будет рад видеть ее, испытает облегчение; как она сможет наконец прижаться к нему, ощутить тепло, их маленькую тайну, то, что принадлежало только им двоим. Мысли о том, что Геральт уже простился с ней и даже, возможно, вернулся к той, которую искренне и всецело любит, Эми гнала прочь, хотя и в этом случае ей нестерпимо хотелось вернуться, чтобы просто увидеть его, узнать, что он счастлив и спокоен. Эм любила Геральта настолько чисто, искренне и беззаветно, что хотела его счастья больше всего на свете, больше, чем собственного. Она понимала, что между Геральтом и Йеннифэр существует что-то очень похожее на ее чувство. Существенная разница заключалась лишь в том, что между ведьмаком и чародейкой это чувство было обоюдно. Такое нельзя подавить, убить, пережить или долго игнорировать. Оно сильнее любого проявления разума или воли.
Погружаясь внутрь себя, Эми оживляла воспоминания, прокручивала их, упивалась ими. Вот Геральт сидит рядом, в профиль к ней, улыбается, и вокруг глаз собираются морщинки; вот он злится, и желтые глаза превращаются в щелки; вот он озадачен и приподнимает бровь, не в состоянии уложить в голове происходящее. Его обветренные мозолистые руки, сильные, жесткие, шершавые, могли быть на удивление нежными с ней, ласкать так, что Эм проваливалась куда-то и забывала, кто она, где находится. Девушка не знала, почему так происходит, но ее толком и не было без него. Когда Геральт был рядом, все имело смысл, последовательность и перспективу. Стоило же ему отлучиться, и Эми терялась, будто впадала в прострацию. Она уже потеряла счет дням, неделям, проведенным в этом уродливом мире без него. Сколько времени прошло там, дома? Течет ли оно там так же, как здесь? Чем сейчас занят ведьмак? А Йорвет? .. Эм и сама не поняла, когда в голове всплыло это имя и разноцветные старческие глаза, прикрытые густыми ресницами, но сразу же, лихорадочно и жестко, оборвала ход мыслей.
Удивительная вещь — одиночество. Оно могло угнетать, давать передышку, подталкивать к размышлениям и выводам, но стоило добавить к ситуации возможность того, что ее ждут и хотят видеть, и оно становилось почти непереносимым.
Когда Эм вытащили возле невысокого вытянутого здания, на улице было почти так же темно, как в гробу, в котором девушку перевозили. Эми, погруженная в себя, не выказала никакого интереса к стражникам в серебряных одеждах, к коридору, к помещению, в которое ее занесли. Она долго смотрела сквозь незнакомого мальчика лет одиннадцати-двенадцати, устроившегося на полу напротив нее и с любопытством ее разглядывавшего. Не обращала она внимания и на других заключенных, сидевших у стен. Зато, когда чары начали спадать и к Эм начала постепенно возвращаться чувствительность, реальность стала такой болезненной и неотвратимой, что девушка невольно застонала. Бесконечно медленно она опускала руку и ногу, застывшие при беге, на пол, покрытый высохшими листьями, и пытке не было конца.
— Ты кто? — спросил мальчик, когда Эм удалось расслабить тело, и с бирюзовых глаз спала пелена боли.
— Эм, — прохрипела она в ответ.
— Малей.
От стены отделилась женщина, встрепенулась, запричитала и попыталась предотвратить диалог, но мальчик шикнул на нее и отмахнулся. Из-за того, что у обоих были соломенные волосы и сине-зеленые глаза, Эм решила, что женщина — его родственница, и неприятно удивилась его грубости.