Одним из принципов любой саги является отбор материала: «Сага об Исландцах» концентрируется на тех событиях, которые меняют баланс власти в стране и скреплены причинной связью. Для поэтики родовых саг характерно совмещение двух планов — событий жизни рядовых людей и распрей вождей. В лучших образцах жанра два данных плана переплетены столь плотно, что все упоминаемые события сливаются в единый поток, подхватывающий выдающихся личностей и ломающий их судьбу. Этот фаталистический эффект в духе известного стихотворения, где враг вступает в город, не щадя пленных, «оттого, что в кузнице не было гвоздя», коренится в самом саговом письме, отбрасывающем детали, нерелевантные для понимания последующих событий. При этом оценка действий персонажей (не обязательно озвучиваемая рассказчиком) определяется тем, как они повлияли на судьбу более значительных людей и на развитие более важных конфликтов. Ср. такие стандартные, регулярно повторяющиеся в сагах ситуации, где некто не предупредил героя об опасности, хотя имел такую возможность, или подставил своей просьбой достойного человека, втянув его в распрю и т. п. Стурла сохраняет в «Саге об Исландцах» многоплановость рассказа, но использует разные схемы подачи материала. В части эпизодов показано, как действия рядовых людей перерастают в распри между целыми округами — данный шаблон можно считать заимствованным из родовых саг. В других эпизодах, напротив, показано, как конфликт между хёвдингами влияет на судьбу рядовых исландцев — данный шаблон свойствен, в первую очередь, сагам о недавних событиях. Но, в отличие от родовых саг, в тексте Стурлы личная судьба того или иного хёвдинга или успехи его семейства не являются предметом конечного интереса и не могут служить ориентиром для оценки событий. В «Саге об Исландцах» положительных персонажей нет, соответственно, поступки людей бессмысленно соизмерять тем, что они способствовали, к примеру, торжеству некого Торда над неким Харальдом, возвышению Западной Исландии в ущерб Южной или наоборот. Стурла, между тем, остро нуждался в способах выразить личное отношение к происходящему и направить читателя, внушив ему свою концепцию. Он прибег к трем приемам: 1) замаскировал ряд авторских комментариев, внедрив их в описание ситуации, 2) вложил собственные оценки в уста избранных персонажей, представив их слова как пророчества о будущем, высказанные в присутствии очевидцев, 3) выделил ключевые моменты ссылками на чудеса и знамения. Отступления последнего типа почти всегда связаны в «Саге об Исландцах» со скальдическими стихами, они в равной мере адресованы наивному читателю, понимающему все буквально, и читателю подготовленному, улавливающему за текстами, произносимыми призраками и скальдами прошлого, знакомые мотивы и литературные аллюзии из эддической, скальдической поэзии и саг. Нельзя сказать, что Стурла был первым рассказчиком саг, который прибег к данным приемам, но он, несомненно, применил их наиболее последовательно. Обратим внимание на некоторые неочевидные места.
В ряде глав «Саги об Исландцах» можно уловить печальную иронию автора. Так, в гл. 5 рассказывается о том, как два соседних бонда «не поладили, собирая ивняк на горе», и нашли «много иных причин для неприязни друг к другу». Как и положено в саге, сообщается об этом не ради бытовых деталей, но потому, что мелкий конфликт из-за упрямства сторон и подначивавших их людей («в тяжбу внес свою лепту Хамунд, и поладить миром не удалось») перерос в крупную распрю. Тот же мотив возникает далее в гл. 28, где рассказывается о том, как поссорились два хёвдинга: услышав о том, что «...Халль и Кальв весьма недолюбливали друг друга. Для этого было много оснований», читатель вправе заключить, что основания Халля и Кальва для недовольства друг другом были никак не менее серьезны, чем сбор ивняка в гл. 5, а последствия будут еще более тяжелыми. Правого в таких распрях искать бесполезно, ибо, как говорится далее о тех же Халле с Кальвом: «Каждый защищал свою сторону с большим пылом, ведь большинству тех, кто держит речи и отстаивает тяжбу, собственные доводы кажутся самыми весомыми». Столь же гротескна коллизия гл. 33: здесь сообщается, как в 1216 г. между двумя округами возникла смертельная вражда из-за того, что один холостяк «затеял шашни» с вдовой из соседней долины. В итоге «жить в округе стало небезопасно», и романическое приключение окончилось битвой с участием двухсот человек. Стурла не воспринимал подобное как анекдот: он знал, что за бытовой неприязнью часто стоит борьба за влияние, но он не склонен оправдывать поступки интересами сторон. В гл. 94 рассказывается, как негодяи, священник Магнус из Мелкого Залива и его сыновья, в 1233 г. изготовили подметное письмо и натравили своего хёвдинга Орэкью на его зятя и друга Одда, контролировавшего соседнюю округу. В результате вероломного набега Одд погиб. Этот гнусный поступок по-своему логичен, ибо, как поясняет Стурла, «между Людьми из Ледового Фьорда и жителями Окраинных Фьордов была древняя вражда, и большинство тех, кто высказался, лишь усугубили дело». Другими словами, часть населения не была заинтересована в сохранении мира, и хватило одной провокации, чтобы нарушить его. Это не повод сочувствовать провокаторам: далее, в гл. 105, читатель вряд ли огорчится, узнав, что один из них, Снорри сын Магнуса, после очередного заговора будет убит в 1235 г. тем же Орэкьей. В концепции Стурлы большинство т. н. вождей — нс герои, а рабы обстоятельств, проводящие волю стоящих за ними клик. Риторика и поводы для вмешательства не имеют решающего значения. В гл. 39 рассказывается о конфликте вздорного человека по имени Лофт с Бьёрном сыном Торвальда: необоснованность претензий Лофта вынужден признать даже его собственный дядя, хёвдинг Сэмунд сын Йона. Рассказчик родовой саги этим бы и удовлетворился, дав портрет негодяя, из-за которого разгорелась распря. Но Стурла смотрел глубже: формальная неправота Лофта и его мерзкий нрав лишь ширма для истинных причин: «У дрязг Бьёрна с Лофтом была и глубокая подоплека (sic. — А. Ц.): Людям из Одди было крайне не душе, что Люди Ястребиной Долины приходят к власти к востоку от Реки. В этом с Лофтом были заодно сыновья Сэмунда, Харальд и Вильхьяльм, которые к этому времени сильно возмужали». Конечно, личные особенности тоже имели значение: из-за вздорности Лофта им было легче манипулировать, чем пользовались более хладнокровные люди, в частности Снорри Стурлусон.