Поглядев на часы, Пригоршня сказал:
— Ветер крепчает. Прямо в морду дует, с юга. И на горизонте полоска совсем уже багровая. Хотя остальное небо чистое.
— Это странно, кстати. Небо перед выбросом всегда темнеет целиком.
Он повернулся. Дрезина теперь напоминала не вагончик, а какой‑то, черт знает, «фольцваген — жук». За которым долго гнались и азартно долбили ему в задок из различных стволов. Стойки согнулись, корма смялась и ощерилась рваными краями дыр. И сотворили это с дрезиной два «психа» — третий, насколько он смог разобрать по звуку, так и не заработал.
Лежащий на остатках лавки стальной лист будто переболел оспой, в нем появилось множество глубоких щербин и несколько дыр. Если бы не лавка, дополнительно задержавшая пули, несколько из них достались бы Пригоршне. Он себя чувствовал просто каким‑то Клинтом Иствудом, одиноким ковбоем, у которого на груди под рубахой спрятан лист металла, защита от бандитских пуль. Только шляпы широкополой не хватает. Эх, а ведь была же когда‑то! Любимая вещь — он ее больше года таскал, не по уставу. А потом потерял во время боя.
Стена Периметра превратилась в едва различимую полоску и прямо на глазах у Пригоршни окончательно пропала. Комплекс тоже почти исчез в тумане, лишь смутное пятно маячило далеко позади. Когда Пригоршня сел на тумбочку возле пульта, Химик произнес:
— Хотел спросить. Ты вскользь упомянул, тебя в КЗ отправили как бы в наказание. За что?
— Да, вроде ссылки, с глаз подальше.
— Так за что?
Пригоршня помолчал, быстро размышляя. Агент ДВР не знает о его прошлом. А может узнать? Есть у него доступ в какой‑нибудь архив, или еще куда‑то, без связи с внешним миром? Придется идти ва — банк, исходя из того, что сведений по Пригоршне у Химика никаких нет. И лучше всего мешать правду с ложью.
— Я был в Таджикистане, когда там… Ты знаешь: революция, то есть бунт, правительственные войска и повстанцы. Или бандформирования, как хочешь называй. Ну, и помощь нашей доблестной армии… или оккупантов, смотря с какого боку глядеть. Вот, ну и я кое‑что там сделал. Такое… не по уставу.
— Что‑нибудь, э… благородное? Отдал голодающим мирным жителям армейский провиант? Вывел семьи повстанцев из‑под обстрела, а командование обвинило тебя в преступной мягкотелости?
Пригоршня заерзал на тумбе, потрогал ребра.
— Слушай, я не хочу про это говорить. Это, типа, личное, а мы с тобой пока не настолько близко знакомы. Да я тебя вообще в глаза не видывал!
— Скромничаешь, герой? Ты молодец. Что касается меня, то я мужчина среднего веса и роста. В меру симпатичный, не дурак. Сноб.
— Сноп?
— Сноб, значит, не очень люблю, как бы сказать… широкие народные массы. Ладно, не хочешь о себе — твое дело. Небо там как?
— На юге темнеет. И краснеет.
— А ты как? «Промедол " должен действовать пару — тройку часов.
— Все зависит от раны и дозы. Я…
Он вскочил с тумбы, глядя в боковой проем. Недалеко от рельс под деревом стоял медведь. Не очень крупный, и с дырой на боку. То есть с раной — такой огромной и глубокой, что отчетливо виднелись ребра и что‑то красно — розовое между ними. Медленно поворачивая косматую башку, медведь следил за дрезиной темными влажными глазами.
— Ни хрена себе зверь! — сказал Пригоршня.
— Какой зверь?
— Медведь там. Раненый.
— Преследует?
— Нет, просто стоит. Пялится.
Медведь вдруг встал на задние лапы. Передние поднял над головой и взревел. Хрипло, протяжно. Тоскливо. Дрезина катила дальше, дерево и зверь отдалялись, а протяжный рев все лился сзади, постепенно стихая. Железнодорожная ветка стала загибаться, и он исчез из виду. Пригоршня снова сел, мотнул головой.
— О чем я говорил? Да, «промедола» вколол немного, чтобы блевать не тянуло и в голове совсем не помутилось. Химик, ты же был в том месте, где останавливается поезд? На Станции?
— Неоднократно. Просто бывшая грузовая станция обычной железной дороги. Эта ветка — часть той дороги. Давно заброшенной, естественно.
— Знаю. Но почему именно туда ездят из Комплекса?
— Зону в принципе делят на три области. Это условно, конечно, четких границ нет. По периметру — Окраина, наименее опасная, ты сейчас на Окраине. Дальше участок, который называют Кольцо, ну или Ядовитое Кольцо. С нашей стороны Станция — как бы пограничный пункт между Окраиной и Кольцом. А в самой глубине уже Петля, это центр, и где‑то там находятся три озера и Блуждающий город. Туда пройти почти невозможно: слишком опасные твари, а излучение выбросов сжигает мозги в любом укрытии. Летающие средства туда тоже не могут попасть — электроника выходит из строя, падают.
— Так а научники почему именно на Станцию ездят?
— На участке Зоны от КЗ до Станции мало зверья, мало аномалий, почти нет бандитов и сталкеров. Но при этом здесь уже — условия Зоны, континуум искорежен, причинно — следственные связи сбоят. Поэтому на Станции сделали что‑то вроде лаборатории: заезжают туда с приборами, материалами для опытов, проводят исследования и возвращаются. Все с собой забирают, и в перерывах между экспедициями там пусто, красть нечего, мародерничать нет смысла — потому никто и не забредает. Я слышал, сталкеры Станцию так и называют: Пустое место.
— Хорошо, это ясно. Где конкретно убежище от выбросов?
— На Станции есть двухэтажное здание, бывшее управление. Его сразу видно. На втором этаже ничего, а под первым, где проводили исследования, — глубокий подвал, это и есть убежище.
— А что мне делать, если Титомир со своими людьми выжил? Надо как‑то… не знаю, внедряться к ним? Или…
Полыхнула темная вспышка, и все исчезло, словно мир выключили. В кабине и вокруг на секунду наступила непроглядная темень, а в сознании Пригоршни зашептались чужие голоса. Какие‑то очертания проступили во мраке вокруг, слишком нечеткие, чтобы разглядеть. Боль сжала виски, он схватился за голову:
— Что такое?!
И тут же все закончилось — опять посветлело, и вокруг снова все та же Зона.
— У меня в приемнике вдруг такой всплеск… — удивился Химик.
— А у меня в башке, — потирая темя, Пригоршня внимательнее пригляделся к небу впереди. Полоса темноты над южной частью горизонта стала гуще и шире. — Мигнуло, ты видел?
— В помещении, где я сейчас, нет окон. Но мне тоже показалось, что вдруг все погасло на секунду.
— Хорошо тебе. Окон нет, не видишь ничего. Так, а теперь я что‑то слышу!
Пригоршня привстал, выглядывая в проем по правому борту. Рельсы шли по невысокой насыпи, пересекающей болотистую местность с островками кустов.
— Что там?
— Да вроде… не пойму, послышалось что‑то.
Снаружи ничего такого не было, и он повернулся к проему в другом борту. Там склон насыпи, и здесь склон, кусты и влажная поблескивающая земля… Он взялся за «Вихрь», и тут из‑за кустов выпрыгнул темный силуэт.
— Ох ты! Волк? — вслух удивился Пригоршня. — Такой мохнатый? Или… Не пойму, что за зверюга? Вроде очень крупного псины.
— Как точно выглядит?
— Не знаю!
Он и вправду не мог понять. Это было нечто черное, размером с кавказскую овчарку. Свет вязнул в косматом теле, напоминавшем длинный клуб дыма. Как от горящих покрышек, только этот еще гуще, еще чернее, если такое возможно. Шея с крупной башкой, массивное тулово. Ноги, вроде мохнатых дымовых столбов, так и мелькают. А на спине висит… сумка, что ли? Кожаная штуковина с большими карманами, в них лежит поклажа. И еще сверток приторочен ремнями к спине. Существо длинными прыжками неслось вдоль подножия насыпи вслед за дрезиной. Вокруг него пространство тускнело, словно в небольшом пятне, повторяющем очертания твари, стоял поздний вечер.
— Что значит — не знаешь, как выглядит?
— Оно будто из дыма. Нет, я вижу очертания, но… И еще вокруг него все тусклое!
— Это как? — совсем удивился Химик.
— Не знаю! Приходи сюда, вместе погадаем!
Дымный пес одним махом перескочил на середину склона, и Пригоршня высунулся в проем, щурясь. Ему почудилось, что стало темнее и прохладней, будто от пса веяло холодом. Ну, точно, вокруг зверюги свет меркнет! А что будет, если она вплотную подступит, если набросится? Патроны вообще против нее помогут? Надо бы силовик взять, но неудобный он из‑за этого лага перед выстрелом.