С ранней весны 1672 года турецкие и крымские орды стали наводнять Подолье и Волынь. Сам Магомет IV с трехсоттысячным войском шел на Камянец-Подольский. Это был невиданный поход. С владыкой правоверных двигались не только сотни тысяч войск разного вооружения, разных типов и национальностей — турки, арабы, анатолийцы, египтяне, румелийцы, албанцы, греки, арнауты, болгары, молдаване, сербы, армяне и черкесы, необозримые стада вьючной и невьючной скотины, вереницы телег, карет, скрипящих на всю степь арб, но и целые передвижные городки палат, мечетей и леса бунчуков хвостатых, хоругвей и знамен. Вместе с ними шли с криком, плачем и причитаниями целые ватаги пленных, преимущественно женщин, девушек и хорошеньких хлопчиков да девочек.
Разрушительным ураганом прошли эти орды до Камянца — первого укрепленного пункта западно-цивилизованного мира... Крики «алла!» повсюду звучли в воздухе, как зловещее кряканье стай воронов и орлов-стервятников... От топота и ржания коней и рева стад стонали степи и леса.
Камянец не мог противостоять страшным силам падишаха: он был взят и разорен, — над сломленным крестом вознесся полумесяц.
Вот как, несколькими словами описывает украинский летописец это нашествие:
«Того ж года, на непрестанное Дорошенково желание помощи от турка, сам турецкий царь, или султан, пришел под Камянец-Подольський, куда приспели и хан с Дорошенком. И по двум неделям граждане, что без войска были, Камянец турчину отдали августа 18 дня, где для въезда султанова, очищаючи место, из гробов людей мертвых выбирано и вне города вывожено, и по улицах, где было болото, из икон церковных мосты делано в присутствии Дорошенка-властолюбца. И там же с костелов и церков мечети поделано, и кресты и колокола низвержено, только три церкви себе русь випросила, а армены одну. И оттуда царь турецкий везира, и хана, и Дорошенка с войском посылал города разоряти, а людей в полон брати... И тогда с Украины польской жолниры, все, что при Ханенку были, до короля помаршировали; но наказного Ханенкового тогда уловивши, Дорошенко убил...»
Другой летописец еще мрачнее красками изображает то тяжкое время для Правобережной Украины.
«Того ж лета, — говорит он, — турчин зо всеми войсками рушил под Каменец, росказавши и ханове крымскому к себе ити. Итак, хан крымский, зейшовшися з гетманом Дорошенко, тягнули мимо Ладыжин на Батог. И там гетман Ханенко и рейментарь пан каштелян подлеский мели потребу з оными, але же их силы великие не додержавши, мусели уступати до Ладыжина ис шкодою. А хан и Дорошенко, не займаючи Ладыжина, з войсками потянули просто под Каменец до турчина, где и турчин притягнувши, Каменец найшовши не в готовности, бо войска з Каменця выйшли на тот час были, за упрощением мещан, же не сподевалися того приходу турчинового. Где тилько недель две держалися, але знать, юж божеский гнев наступил, бо порохи в цекгавзу запалились, где много замку выкидало. Итак, Каменец здали, где и сам турчин, маючи там уехати, приказал, аби умерлых з склепов выбрано и за место вывезено, що зараз учинено: всех умерлых так з склепов, яко из гробов выкопано и за место вожено, а образы божие, беручи з костелов и церквей, по улицах мощено, по болотах, по которых турчин въехал в Каменец и его подданный, незбожный Дорошенко, гетман. Не заболело его сердце такого безчестия образов божиих задля своего несчастливого дочасного гетманства! И того часу мечети з костелов и церквей починено, з фары самому цареве турецкому... И в Каменце турки усе звоны поскидали и порозбивали, а иные Дорошенко побрал, также и крест нигде не одержался — поскидано...»
Летописец говорит о церквах, иконах, крестах... А что было с людьми!?
II
— Гетман едет! Гетман едет! — послышалось в толпе каменецких обывателей, которые с горестью и тревогою смотрели, как толпы татар и турок, с кирками, мотыками и лопатами в руках, выравнивали дорогу и чинили мост через пропасть, отделявшую город от цитадели.
— Какой гетман? Ханенко — польской стороны? — спрашивали другие.
— Э! Где там Ханенко! Ханенко с панами-ляхами, с Лянцкоронским да старостою Потоцким пятами покивали из Каменца нашего.[33]
— А! Так это потурнак — Дорошенко...
— Он... Совсем побусурманился... И не запеклось кровью его сердце, глядючи, как гробы наших отцов вырывали да образа в грязь кидали...
— Кто ж это с ним, молодой, при боку?
— А Мазепа ж — писарь.
— А! Слышали: этот, сказывают, мягко стелет...[34]
Это они говорили о двух всадниках, спускавшихся с цитадельной горы на мост. Один из них был черный плотный мужчина с понурыми усами и черными стоячими глазами, в богатом кунтуше и в невысокой шапочке с пером. Это был Дорошенко. Другой, молодой, белокурый, с ласковыми серыми глазами и по-польски «закренцоными» усами — Мазепа, начавший уже делать себе карьеру.
— Под Москвою нам быть не рука, — тихо говорил Мазепа, гладя гриву своего коня.
— Да, оно правда: батько Хмельницкий дал маху, — задумчиво отвечал Дорошенко.
— А твоя милость поправит дело, — подольстился Мазепа.
— Да крови это много стоит.
— Так... без крови и зуб не падает... А ведь твоя милость какой зуб у Москвы вырвешь...
Дорошенко сурово потупился и ничего не отвечал.
— А жить под турчином — не то, что под Москвой: у турчина — что у Христа за пазухой, а у Москвы и за пазухой ежовые рукавицы, — продолжал подольщаться бес.
Дорошенко как-то сердито потянул правый ус еще ниже.
— Да, вон хан крымский — чем не пан? — глядя в сторону, проворчал он. — Тот же царь, у Москвы поминки берет, а не то, что ей дает...
Рабочие, крымцы и турки, при виде гетмана, перекидывались между собой словами и делали знаки почтения. Дорошенко приветливо кивал им головой, а Мазепа шутил по-татарски, и татары отвечали ему веселым смехом.
— У! собачьи сыны! — сквозь зубы процедил один из каменчан.
— Потурнаки проклятые! — пояснил другой.
От толпы каменчан отделился один, хорошо одетый в синюю свитку старик и, приблизившись к проезжавшему мимо Дорошенко, снял шапку.
— Ясновельможный пане гетмане! — заговорил он.
— Учини милость твою.
Дорошенко осадил коня.
— Что тебе нужно, старик? — спросил он скороговоркой.
— Смилуйся, пане! Не вели церкви грабить и над образами надругаться.
Хмурое лицо гетмана потемнело еще больше. Он еще сердитее дернул себя за ус.
— Это не моя воля, — как-то не то досадливо, не то с подавленным стыдом отвечал он.
— Как не твоя, паночку? — взмолился старик.
— Не моя — это воля пресветлого султанского величества, — отрезал гетман.
— О боже ж наш! Боже!
— Его пресветлое султанское величество карает ваш город за ваши вины, — поторопился пояснить Мазепа.
— Какие ж наши вины, паночку?
— Вы противности чинили воле падишаховой...
В этот момент недалеко раздался конский топот и детский крик.
— Мамо! Мамо-о-о! — отчаянно голосил ребенок.
Все оглянулись. Вдоль пропасти, через которую перекинут был цитадельный мост, по узенькой тропе скакал татарин с колчаном и стрелами за спиною; одной рукой он обхватил девочку лет около десяти или немного менее, которая билась в седле, стараясь вырваться. Девочка была прелестна: золотистые, как червонное золото, волосы ее горели на солнце; белое личико, черные дугой брови, белая шитая красным сорочечка — вся она смотрела каким-то цветочком.
33
Ханенко Михаил Степанович — гетман Правобережной Украины (1670—1674), ставленик польской шляхты.
34
Мазепа Иван Степанович (1644—1709) — гетман Левобережной Украины (1687—1708), крупный феодал. Родился в семье шляхтича, служил при дворе польского короля. Будучи гетманом, проводил крепостническую политику, жестоко подавлял выступления народных масс против социального угнетения. В первые годы Северной войны 1700—1721 гг. заключил тайное соглашение со ставлеником шведского короля Карла XII — польским королем Ст. Лещинским, по которому Левобережная Украина с Киевом, а также белорусские земли и Смоленщина должны были отойти к Польше. В октябре 1708 г. Мазепа, за которым пошла лишь часть старшины и небольшой отряд (1500 человек) казаков, открыто перешел на сторону врага. После разгрома шведской армии в Полтавской битве (1709), Мазепа, вместе с Карлом XII, бежал в турецкие владения (г. Бендеры), где вскоре умер.