— А я хочу вас, панове, угостить таким вином, какого, я уверен, нет и в погребах его милости пана круля, — сказал Януш, многознаменательно покручивая свой нафабренный ус и окидывая торжественным взором присутствующих. Слова эти привлекли всеобщее внимание: польские паны любили похвастаться редкими винами друг перед другом, и это как бы составляло их национальную гордость.
— Слово гонору [Слово чести (пол.)], панове! Такое вино, такое!
— И князь Януш, сложив пучком свои пухлые пальцы, слегка дотронулся до них губами.
— А из каких, пан ксенже? — спросил высокий белокурый и сухой гость с холодными серыми глазами, которые, казалось, никогда не улыбались, как не улыбались и его сухие губы.
— Старего венгржина, пане ксенже, — отвечал князь Януш, медленно переводя глаза на сухого гостя и как бы тоже спрашивая: что ж дальше? Гость равнодушно посмотрел на него холодными глазами.
— А как оно старо? Старше меня с паном? — спросил он.
Князь Януш еще выше задрал свой ус.
— Гм! — улыбнулся он.
— Это вино, пане ксенже, видело, как вечной памяти круль Владислав Третий Ягайлович короновался венгерскою короною. Его милость круль Владислав прислал тогда же из Венгрии моему предку, князю Острожскому, двенадцать дюжин этого божественного напитка.[9]
И князь Януш, подойдя к столу, открыл серебряный колпак, в виде колокола, под которым на таком же серебряном блюде стояла покрытая мхом бутылка. Некоторые из гостей тоже подошли к столу взглянуть на древность.
— Вспомните, панове, что эта ничтожная склянка с заключенною в ней влагою пережила и своего первого хозяина, злополучного Владислава, погибшего под Варною, и славного Казимира, и Сигизмунда Августа... Это жалкое стекло пережило дом Ягеллонов, но в нем живет душа Ягеллонов...[10] Выпьемте же, панове, за вечную память этого славного дома, с которым Польша достигла небывалой славы и могущества! Выпьем из этого сосуда, на котором я вижу прах наших славных предков!
И князь Януш торжественно дотронулся до горлышка бутылки.
— Правда, пане ксенже, я слышу запах гроба, — тихо и грустно сказал один из гостей, юноша лет двадцати, с смуглым лицом южного типа и с умными задумчивыми глазами, — эта бутылка пережила «золотой век» Польши, а ее другие сестры переживут нас.
— О, непременно переживут! — беззаботно воскликнул князь Януш.
— Я об остальных бутылках и в своей духовной упоминаю. Я завещаю тому поляку, который сядет на московский престол и коронуется шапкой Мономаха, выпить одну бутылочку в память обо мне.
Князь Януш подал знак одному из прислуживающих шляхтичей, чтоб тот раскупорил заветную бутылку. Вертлявый шляхтич, ловко звякнув острогами в знак внимания и почтительности к ясновельможному пану воеводе, подскочил к бутылке с таким рыцарским видом, как бы это была дама, которую он приглашал на мазура. Он осторожно взял бутылку и, обернув ее салфеткой, стал откупоривать засмоленное горлышко: он, казалось, священнодействовал.
Бутылка раскупорена. Драгоценная влага налита в маленькие рюмочки. Гости смакуют двухсотлетнюю древность, пережившую и их отцов, и славу Польши.
— Аромат! Я слышу, тут сидит душа Ягеллонова! — восторгался один гость. — Divinum! [Божественно (латин.)] — процедил сквозь зубы пан бискуп.
Князь Януш, видимо, торжествовал.
— В погребе моего отца есть нечто древнее этого, панове! — сказал один из гостей, белокурый юноша с голубыми глазами, ставя рюмку на стол.
— Что говорит пан Томаш? — отозвался князь Януш, подняв голову, как пришпоренный конь.
— Пан Томаш говорит о реликвиях своего отца, почившего в мире пана Яна Замойского, — пояснил пан бискуп, по-видимому, любуясь цветом вина в своей рюмке.
— Реликвии почившего пана Яна? — удивился хозяин.
— Да, пане ксенже, — лениво отвечал белокурый юноша, — в погребе моего отца сохранилась еще одна бочка меду из присланных нашему предку ее милостью королевою Ядвигою в память соединения Литвы с Польшею.[11] Я рад буду угостить этим медом панов, если они сделают мне честь — навестят меня в моем замке в Замостье.
Со всех сторон посыпались любезности и похвалы домам Замойских и Острожских и их славным, недавно умершим представителям — пану Яну Замойскому и князю Василию-Константину.[12]
— Hex бэндзе Езус похвалены! — заключил пан бискуп, ставя пустую рюмку на стол.
— На веки векув! — отвечал хозяин.
— А чи не осталось у кого-либо из ясновельможных панов хоча одной бутылочки из того вина, которым некогда упился праотец наш, Ной-небожчик ? — отозвался вдруг голос, доселе молчавший.
— Мню, же то есть саме старе вино...
Все с изумлением посмотрели на вопрошающего. Никто сразу не нашелся, что ответить. Князь Януш, казалось, подмигивал и одним глазом, и усом в ту сторону, где сидел белокурый юноша, похвалившийся древностью своего меда.
«Не в бровь, панове, а прямо в глаз, — казалось, говорил коварно моргающий ус князя Януша. — Каков хохол!»[13]
V
Прежде чем продолжать настоящий рассказ, не лишним будет познакомиться с некоторыми из гостей, находящихся теперь у князя Януша Острожского.
Гости все замечательные. Не один из них оставил след в истории Польши и Южной Руси. Высокий, совсем еще молодой сухой блондин с холодными серыми глазами — это князь Иеремия Корибут-Вишневецкий, один из богатейших и родовитейших вельмож Южной Руси, владелец необозримых майонтков и иных богатств на правой и левой стороне Днепра, гордый и древностью рода, и своими огромными связями. Он уже давно ополячился, давно проникнулся обаятельной культурой Запада, но он терпит веру предков — православие, но не по убеждению, не по влечениям сердца, а так себе, по привычке, по панской традиции, да и потому еще, что мать его, Раида, дочь молдавского господаря Могилы, не любила бритых ксендзов, а охотнее беседовала о спасении души с волосатыми и бородатыми попами и монахами греческой, хлопской веры, вроде хоть бы вот этого корявого и загорелого шленды, что заговорил о Ное и его винных погребах...[14]
Этот шленда смотрит не то монахом, не то попом, не то запорожцем, хотя без чуба — такое на нем странное одеяние и большущие чеботищи с подковами. В желтых глазах его и на тонких губах постоянно играет как будто насмешливая или недоверчивая улыбка. Это — Мелетий Смотрицкий, ученейший из всех хохлов и злейший враг отцов иезуитов.[15] Он много читал, многому учился, много писал, в особенности против унии. Политически-богословский памфлет его «Вирши на отступников» наделал много шуму во всей Южной России и Польше и создал ему много врагов. Но Мелетий — этот корявый шленда — чувствовал свою силу: долго побродив в Европе в качестве учителя одного литовского паныча вельможи, наслушавшись ученейших профессоров лучших европейских университетов, этот хохол боролся с своими врагами не как неуч, а во всеоружии тогдашней учености. Не раз он схватывался, на веселых диспутах у старого князя Острожского, с знаменитым польским Демосфеном — Петром Скаргою и всегда, по выражению старого князя, выбивал у него либо зуб, либо ребро, хотя и сам иногда отступал с максимум подбитыми глазами. Теперь этот шленда наделал нового шума своим памфлетом «Плач восточной церкви», выпустив его в свет под псевдонимом Феофила Орфолога, и княгиня Раида, в восторге от этого «Плача», приглашала учить и воспитывать своего сынка Иеремию не ученого иезуита, не шаркающего патера, а именно этого корявого шленду, как называл его в шутку князь Иеремия.
9
Владислав Третий... короновался венгерскою короною... — польский король Владислав III Варненчик (1424—1444) был избран венгерскими магнатами королем Венгрии (1440) с целью объединения польско-венгерских сил для борьбы против турок. В битве с турками под Варной армия Владислава была разбита, а сам он погиб.
10
Казимир — Казимир IV Ягеллончик (1427—1492), великий князь литовский (с 1440), король польский (с 1447), сын Ягайло. Возвратил Польше захваченное ранее Тевтонским орденом Восточное Поморье в 1466 г.
Сигизмунд-Август — Сигизмунд II Август (1520—1572), польский король (с 1548). Проводил враждебную по отношению к России политику. Участник Ливонской войны, заключил Люблинскую унию (1569).
Дом Ягеллонов — Литовско-польская королевская династия ( 1386 — 1572). Правила также в Венгрии и Чехии.
11
Соединение Литвы с Польшей — создание объединенного польско-литовского государства (Речи Посполитой) было оформлено на Люблинской унии (1569). В результате этого под власть польских магнатов перешли украинские и белорусские земли, ранее входившие в состав Литовского княжества. Это обострило отношения между Польшей и Россией.
12
Константин (Василий) Острожский (1526—1608) — князь, крупный украинский магнат, киевский воевода, известный деятель украинской культуры. Защищал православное население от окатоличивания и полонизации, поддерживал братства в их деятельности и борьбе. Основал братские школы в Турове, Владимире-Волынском, Остроге, Слуцке. Основал также несколько типографий, в Острожской — работал русский первопечатник Иван Федоров.
14
Иеремия Корибут Вишневецкий (1612—1651 ) — сын киевского кастеляна Михаила Вишневецкого и Раиды Вишневецкой (Могилянки), двоюродной сестры киевского митрополита Петра Могилы; князь, один из крупнейших феодалов. Принял католичество, участвовал на стороне Польши в русско-польской войне 1632—1634 гг., в подавлении крестьянско-казацких восстаний на Украине в 30-е годы XVII ст., жестоко расправлялся с украинским населением. После разгрома польско-шляхетской армии в битве под Пилявцами (1648) бежал во Львов, позднее продолжал борьбу против войск Б. Хмельницкого.
Выведение его образа в романе является анахронизмом.
15
Мелетий Смотрицкий (1578—1633) — церковный и общественный деятель, украинский и белорусский ученый, филолог, публицист. Борец против унии и католического засилья.