Когда Томирис гневалась, то шла в мастерскую Ваху, где его неизменная добродушная улыбка усмиряла её раздражительность и приносила успокоение. Особенно любила царица наблюдать, как Ваху трудится над очередным кузнечным изделием. Огонь горна её завораживал. Поговаривали, что Ваху был отцом Амы и что Томирис небезразлична к нему до сих пор, но об этом все помалкивали. Несмотря на резкое неприятие мужчин, некоторые воительницы тайно благоволили к ним. И опять-таки, это обстоятельство никогда не было источником пересудов и сплетен.
Сам Ваху был сложен, как греческое божество. Когда он, обнажённый до пояса, трудился над подковой, огонь горна освещал его мощную фигуру и великолепные мышцы, которые блестели от пота. Длинные кудрявые волосы, уже тронутые сединой, обрамлявшие освещённый алым пламенем строгий профиль Ваху, и впрямь делали его похожим на греческого бога. Неизвестно, чем больше любовалась Томирис, — танцующими огненными языками в горне или своим бывшим возлюбленным…
— Девочка, — говорил мастер Сагарис своим мягким, рокочущим басом, — скоро ты познаешь мужчину. И поверь мне, старику, это будет не самое худшее в твоей жизни. Скорее, наоборот. Для вас, воительниц, смыслом существования является вечная битва. В сражениях вы доказываете всем, и себе в первую очередь, что женщина стоит выше мужчины. В какой-то мере это так. Ведь она даёт жизнь человеку. Но с другой стороны, что такое женщина без мужчины? Дети от ветра не рождаются. Не будет мужчин, исчезнет род людской.
— Твои слова кощунственны! — гневалась Сагарис. — Мужчины — низшие существа!
— Это тебе сказала Тавас? — Ваху иронично улыбнулся. — Большей стервы трудно найти в нашем поселении. Ты никогда не задавалась вопросом, почему она бездетна?
— Нет! — отрезала Сагарис.
— А зря… — Ваху словно не замечал, что девушка гневается. — В юности Тавас убила своего первого мужчину, который хотел к ней прикоснуться. Уж не знаю, по какой причине. С той поры никто из нас не желает иметь с ней дело. Даже под страхом смертной казни. Томирис однажды хотела принудить одного из мужчин обратить внимание на Тавас. Но он готов был убить сам себя, только бы не оказаться в объятиях этой Гидры в человеческом обличье. Поэтому Тавас и бесится, сходит с ума от того, что её подруги-одногодки имеют детей, а она пуста, как детская погремушка из высушенного бараньего желудка, наполненного горохом…
Слова Ваху засели в душе Сагарис, как заноза в пятке. Тавас и впрямь была бешеной. А уж её ненависть к мужчинам превышала все разумные пределы. При виде воительницы молодые мужчины старались спрятаться где-нибудь или просто убежать с её пути. Она могла безо всякой причины огреть любого, даже самого уважаемого мужчину в преклонных годах, своей боевой нагайкой-трёххвосткой, которую никогда не выпускала из рук. А такой нагайкой можно было запросто покалечить человека. Тавас опасалась трогать только Ваху, потому как знала, что обидеть его — значит, попасть в немилость к Томирис.
Закончив хлопоты с панцирем, Сагарис после некоторого размышления принялась за львиную шкуру. Мысль использовать её в качестве боевого плаща пришла к ней несколько дней назад. Практически все воительницы носили меховые накидки, прикрывающие доспехи. Ведь в железных панцирях в зимнее время холодно, а летом жарко. К тому же густой мех и звериная шкура служили дополнительным защитным облачением. Стрелы теряли пробивную силу, впиваясь своими острыми жалами в сыромятную шкуру, упрочнённую травяными настоями, предохранявшими её от гниения.
Первым делом Сагарис пропитала шкуру изнутри барсучьим жиром — для мягкости. Она давно отскоблила мездру костяным ножом, поэтому пропитка удалась на славу. А затем занялась главным — начала мастерить из головы зверя шлем с таким расчётом, чтобы её лицо выглядывало из львиной пасти. Чтобы упрочить его, она сшила толстую матерчатую подкладку и теперь усиленно орудовала проколкой, пришивая её изнутри.
Неожиданно Бора заворчал, а затем вскочил и с угрожающим видом направился ко входу в пещеру. Сагарис насторожилась. К воительницам пёс относился снисходительно, хотя и был всегда настороже. Но теперь его оскаленная пасть и хищно заблестевшие глаза предупредили Сагарис, что наружи находится чужак. Кто бы это мог быть?
Схватить лук и наложить стрелу на тетиву было делом нескольких мгновений. Острое жало наконечника уставилось в сторону входа, и если там находится враг, то ему несдобровать.
Полог медленно отодвинулся, и в образовавшейся щели показалось лицо… Амы! Сагарис едва не выстрелила, да вовремя спохватилась и придержала руку. Ама! Что ему нужно? И как он решился войти в её жилище без приглашения?!