– Заткнись.
– Или что? Может, ты сердишься, что я к тебе не заглянул?
Лицо опалила пощёчина, а я заржал. Мне срать было уже на всё.
– Видно, что тебя, отродье, не воспитывали.
– Как ты свою дочь?
Это была ментальная пощёчина уже для стервы. Давай, яжемать, скажи, что я не прав.
– Значит так, – голос женщины задрожал от ярости. – На столе в гостиной твоя повестка.
– Ты же в курсе, что у меня отсрочка.
Наталья улыбнулась. Без макияжа она выглядела слегка потасканной, но вполне ещё пригодной. Понимаю, почему отец повёлся.
– Выбирай: или ты валишь на год в армию, давая моей дочери возможность поступить спокойно…
– Или? – ухмыльнулся я.
– Я расскажу твоему отцу о вечеринках в «Чёрном Драконе».
Хрен знает, откуда она узнала. Не хотелось бы, чтобы отец был в курсе. Но к армии меня так не склонить.
– Как страшно, – цокаю языком.
– И тогда он урежет твоё содержание, паршивец. А если я хорошо постараюсь, то и не только твоё.
Стерва. Вот это уже было не смешно. Мать содержится в лучшей клинике. Стоит это дорого, там есть специальное лечение, но отец уже неоднократно за эти десять лет хотел перевести маму в другую. Вроде как надежды нет, и все процедуры и занятия ни к чему. Клиника та была тоже неплохая, но очень далеко. Я не мог остаться без неё. Мне нужны мои два часа хоть и раз в несколько месяцев!
– Что? Не так уж ты и смел. Решай, Алексей. Всего лишь год и твоя мамочка останется рядом.
Сейчас мне хотелось разворотить ей морду об стену. Тварь нашла мою самую больную точку и надавила шпилькой.
Я не мог, не мог лишиться матери окончательно.
– У тебя есть четыре часа до сборов в военкомате. Поспишь в автобусе на распределительный центр.
– А отец? – спросил, скрипнув зубами.
– Скажем ему, что ты решил стать, наконец, настоящим мужчиной.
Эпилог
Как бы было просто закрыть глаза и стереть из памяти сегодняшнюю ночь. Содрать с кожи омерзительные взгляды развращённых ублюдков.
Я стащила платье, отшвырнув его в дальний угол комнаты, а потом побрела в душ. До красных полос тёрла кожу, пытаясь отмыться. Уже в третий раз прополаскивала волосы, надеясь вытравить запах того места. Не хотелось думать о завтра. Вообще не хочу ни сегодня, ни завтра. Хотелось тишины и спать.
Меня била дрожь даже после пятнадцатиминутного купания почти в кипятке. Кожа горела, а руки были как лёд. Я завернулась в тёплый халат и побрела в комнату.
На улице уже рассвело, но плотные шторы мало пропускают света. И его хватило, чтобы заметить Алексея, сидящего на моей постели. Он не переоделся ещё. Что вообще он тут делает?
Я остановилась, молча глядя на сводного брата. Шевцов встал и медленно подошёл. Крепко обнял меня и прижал к себе. Мне хотелось плакать, но я вдруг застыла камнем.
Ненавижу его. Но боюсь мгновения, когда он меня отпустит, когда разожмёт объятия.
Но Лекс этого не делал. Он продолжает так стоять и молчать. Минуту. Пять. Десять…Я почувствовала, что рубашка у него, где прижималось моё лицо, промокла.
Я всё-таки плакала.
– Прости меня, если сможешь, бестолочь, – прошептал мне в волосы.
А потом поцеловал. Так крепко и жадно, будто хотел выпить всё оё дыхание, хотел забрать его.
Уже давно забрал.
Шевцов разорвал поцелуй, на мгновение прижался своим лбом к моему, а потом развернулся и стремительно вышел. И спустя минуту я услышала, как возле дома заурчала машина.
Я подбежала к окну и не могла поверить в то, что увидела. Степан поставил в багажник дорожную сумку, а потом открыл заднюю дверь, приглашая Алексея.
А как же я? Что делать мне?
Я поймала его прощальный взгляд и поняла, что мы больше не увидимся. Просто почувствовала это нутром под сопровождение звона битого стекла.
Это крошилось на осколки моё сердце. Прощай, мой старший брат, мой сводный кошмар, сладкий и смертельно опасный, как сахар, смешанный со стеклом.