Его увели.
— Сколько ударов палкой ему дадут, как вы полагаете? — спросил я лейтенанта.
— О, немного, но надо, чтобы они были хорошими. Я поручу это дело Мулуду.
Это небольшое происшествие, отдалившее меня от слуги, к которому я привязался, заставило меня задуматься. Со слугами-фаталистами небрежность опасна, и я дал себе слово никого впредь не подвергать искушению.
III
Таджемут — Айн-Махди
Айн-Махди, пятница, июль 1853 года
В среду утром комендант выдал нам паспорта, два листка бумаги, исписанные справа налево, сложенные и запечатанные на арабский манер; один — адресованный каиду Таджемута, другой — каиду Айн-Махди. Он разрешил, кроме того, взять в сопровождение двух всадников по нашему выбору.
— Возьмем Аумера, — предложил лейтенант, — он нас будет забавлять, и его друга, большого Бен Амера, который вечно спит, он не будет нам надоедать. А сейчас освежимся напитками, пока не спала жара.
Жара не спадала весь день. В четыре часа было еще 46 ° в тени и 66 0 на солнце. Мы выпили по оранжаду, растянувшись в темном дворе под навесом из шкуры черной козы. Оседланные лошади ожидали с полудня, а у нас еще не было ни проводника, чтобы указывать путь, ни мула, чтобы везти поклажу. С четырех до шести мы ждали, пока отыщется мул. Нам досталось небольшое, но резвое животное буланой масти; ему пришлось завязать глаза, чтобы оно позволило себя навьючить. Оно несло кроме наших сундуков бидоны, два бурдюка и солдатский котелок. Рослый Мулуд предложил управлять им, но с условием, что ему позволят ехать верхом; с этим предложением нельзя было согласиться, ведь седок раздавил бы мула. На площади, где проходили наши сборы, было много людей, наблюдавших за нашими приготовлениями к отъезду.
— Скажи, малыш, ты бывал в Айн-Махди? — спросил лейтенант оказавшегося рядом мальчугана лет двенадцати.
— Да, сиди, — ответил ребенок.
— Знаешь туда дорогу?
— Да.
— Тогда в путь, — сказал лейтенант.
И, взяв ребенка на руки, он поднял его, посадил поверх вьюков так, что ноги его нашли опору на сундуках, и подал ему поводья мула, затем сам проворно вскочил на большую желтую кобылу под турецким седлом, я сел на своего коня, двое наших охранников, уже целый час сдерживавшие лошадей, ускакали.
— Ну, поезжай, — сказал лейтенант мальчику, который никак не ожидал, что ему придется участвовать в путешествии, — ты получишь яблоки и еще по франку за каждый день пути. Как тебя зовут?
— Али.
— Кто твой отец?
— Бен Абдаллах Бельхадж.
— Где ты живешь?
— В Баб-эш-Шет.
— Эй, Мулуд! — окликнул лейтенант своего рослого слугу, — отправляйся к Абдаллаху Бельхаджу в Баб-эш-Шет и предупреди его, что лейтенант Н. берет его сына в Айн-Махди.
— Какой срок я должен ему назвать? — спросил Мулуд.
— Ничего не говори, передай, что о мальчике позаботятся.
И наш маленький караван тронулся по торговой улице. Она уже опустела, как, впрочем, все улочки города. За приоткрытыми дверями угадывалось оживление и доносились непривычные запахи жареного мяса, показывающие, что пост заканчивается и все ждут лишь пушечного выстрела, чтобы предаться пиршеству радостного байрама, ид аль-кебира[49], праздника, следующего за рамаданом.
«А мы в такой момент увозим их с собой!» — подумал я, заметив расстроенный вид наших спаги и гримасу отчаяния маленького Али, которого, казалось, оставляют силы.
— Мы слишком задержались, — сказал лейтенант, — избавим их от этого зрелища.
И он подстегнул мула, который шел рысью до Баб-эль-Гарби. Из-под свода ворот мы выехали в долину в следующем порядке: в авангарде Аумер и Бен Амер скакали бок о бок, в центре Али с поклажей, затем мы с лейтенантом, в арьергарде мой слуга М., но на значительном расстоянии от желтой кобылы лейтенанта, так как его беспокойная лошадь уже пришла в весьма заметное возбуждение.
Было семь часов, день клонился к закату. Над равниной поднимался слабый ветерок, медленно, как убар, который долго бьет крыльями, перед тем как начать свой тяжелый полет; все же дышать было можно. Мы двигались на запад, прямо на заходящее солнце, чуть уклоняясь в сторону, чтобы достичь холмов. В одном лье перед нами, между двумя фиолетовыми холмами, вырисовывался небольшой треугольный проход.
— Вижу дорогу, — сказал Али, указывая на дефиле как раз там, куда опускалось светило. Это на самом деле был северо-западный проход и дорога на Айн-Махди.
— Там скрывается солнце, — романтично заметил Аумер.
Еще несколько минут оно продолжало светить нам в лицо, и я ехал с закрытыми глазами, чтобы смягчить его неумолимый блеск. Ощущение жара на щеках постепенно исчезало, уменьшилось жжение под веками, и, открыв глаза, я увидел пунцовый диск с полукруглой выемкой внизу, который быстро опускался за горизонт, затем диск стал пурпурным, и, выражаясь словами Аумера, небесный путник исчез. Менее чем через минуту мы услышали пушечный выстрел в городе. Мул Али и обе лошади спаги одновременно ощутили подземный толчок.
Мой лейтенант, я забыл флейту, — сказал Аумер и неожиданно повернул коня.
Не дожидаясь ответа, он пришпорил лошадь и помчался во весь опор к Баб-эль-Гарби. Мы обернулись, чтобы проводить его взглядом. Клок белого порохового дыма покачивался над старым бастионом Улед-Серрен. Ночь спускалась на город.
— Меня беспокоит, — сказал лейтенант, внимательно глядя на запад, — что нет и намека на появление луны.
— Ты знаешь, что рамадан — пост арабов — продолжается между двумя лунами, то есть чуть меньше месяца. Ежедневное воздержание начинается в ту едва уловимую, условную минуту, когда «нельзя отличить черную нить от белой». Месяц поста истекает в не менее спорный момент, когда три Аду заявляют, что увидели молодую луну. Однако луна в первый день встает и заходит вместе с солнцем и едва заметна в очень короткий промежуток времени в сумерках. Но даже если она появляется, достаточно легкого облака тумана, чтобы скрыть ее и продлить рамадан еще на сутки. Итак, есть в чем сомневаться, но вопрос слишком серьезен, и арабы столь нетерпеливы, что на исходе 28-го дня все, в том числе и тольба, придерживаются единого мнения.
Уже почти наступила ночь, когда мы достигли гребня, медленно пробираясь цепочкой по каменистой площадке, звенящей под копытами лошадей, как гранитная мостовая, и так гулко, что, казалось, под ней скрывается пустота. В темноте послышался конский топот, и мимо нас галопом проскакал Аумер, без труда взбираясь по скользкой тропинке; он был с флейтой и курил сигарету.
— Дай мне прикурить, — попросил лейтенант.
Аумер нагнулся к седлу, дал огня, а затем занял свое место впереди, рядом с Бен Амером.
Лейтенант повернулся ко мне и сказал:
— От него пахнет бараниной! Я уверен, что он вернулся, чтобы поесть. А как же рамадан? — крикнул он Аумеру.
— Закончен, мой лейтенант, — весело ответил тот.
— А луна?
— Ее видели.
— Кто же?
— Все.
— Ладно, тем лучше, — сказал я лейтенанту, — жители Айн-Махди успеют утолить голод до нашего приезда, и мы можем надеяться на хороший прием.
Какое-то время мы следовали за коричневыми силуэтами двух всадников, чьи головы в капюшонах вырисовывались в тридцати шагах перед нами на фоне еще освещенного красноватого неба; потом силуэты стали более расплывчатыми и растворились на потемневшем небе; еще несколько мгновений ориентиром нам служил серебристый круп белой лошади Бен Амера, наконец исчезла из виду и лошадь вместе с седоком, и нам оставалось определять путь по сухому стуку семенящих шагов мула и похожему на дорожные сигналы металлическому позвякиванию стремян.