Когда мы подошли к реке, конный аванград кочевников уже пересек ее русло, а первый белый верблюд, несущий ататиш, величественно выходил на противоположный берег.
Всадники в боевом снаряжении были разодеты, как для конных состязаний; все с длинными, украшенными серебряным орнаментом ружьями, которые у одних висели на ремне через плечо, у других лежали на седле, а третьи держали в правой руке, упираясь прикладом в колено. Одни были в конических соломенных шляпах с султаном из черных перьев; другие надвинули на глаза свои бурнусы, подняв хаик до носа; и те, чья борода была закрыта, походили на худых смуглых женщин; иные в странных высоких колпаках из перьев страуса, обнаженные по пояс, со свернутым хаиком через плечо, с пистолетами и ножами за поясным ремнем, в широких турецких штанах из красной, оранжевой, зеленой или синей материи, обшитых золотым и серебряным сутажом, гордо выезжали на крупных лошадях, покрытых, как в средние века, шелковыми попонами и длинными шелилями[50], украшенными медными бубенчиками, позвякивающими в такт движению их развевающихся хвостов. Лошади были прекрасны, но более, чем их красота, меня поразила неожиданная смелость причудливого смешения мастей. Я обнаруживал изысканные оттенки, так точно подмеченные арабами и воспетые в тонких сравнениях поэтами этого народа.
Я видел лошадей черных с синим отливом, которых они сравнивают с голубем в тени; лошадей цвета тростника, ярко-рыжих, будто сочащаяся из раны кровь. Были среди них снежно-белые и огненно-золотистые. Одни, темно-серые от рождения, становились фиолетовыми, лоснящимися от струящегося пота, другие, необычно светлой серой масти, с кожей, просвечивающей сквозь влажную короткую шерсть и придающей мягкость тонам, заслуживали дерзновенного названия розовых коней. Созерцая эту приближавшуюся столь великолепную кавалькаду, я размышлял о знаменитых конных статуях и полотнах и осознавал разницу между языком живописи и жаргоном перекупщиков лошадей.
Среди блистательной свиты чуть впереди знамени ехали рядом два скромно одетых всадника — старик с седоватой бородой и совсем молодой, безбородый юноша. Старик, облаченный в одежды из грубой шерсти, выделялся скромностью и безупречной чистотой одежд, высоким ростом, крепким сложением, необычайно широким бурнусом и особенно размером головы, прикрытой тремя или четырьмя капюшонами, наброшенными один на другой. Он утопал в широком седле, обитом малиновым бархатом с золотой вышивкой. Его широкие ступни в туфлях без задника и каблука опирались на стремена с золотой насечкой, а руки покоились на передней луке седла, сверкающей от соли. Его серая кобыла с темным хвостом бежала мелкой рысью, раздувая ноздри. Ее бездонные мягкие глаза, обрамленные черными волосками, казалось, были подведены кохелем, которым пользуются мусульманские красавицы. Негр в зеленой ливрее вел в поводу боевого коня — великолепное животное белой масти с гладкой, как атлас, кожей, в парче и золоте; конь пританцовывал под звуки музыки, что вызывало веселый перезвон погремушек шелиля, амулетов, висящих на его груди, и роскошной золотой узды. Оруженосец вез саблю и роскошное ружье старца.
Юноша в белом одеянии восседал на совершенно черной лошади с мощной шеей, с волочащимся по земле хвостом и гривой, наполовину закрывающей голову. Было странно видеть такое могучее животное под изящным подростком, поражающим своей хрупкостью и бледностью. У него был женственный, хитрый и одновременно властный и дерзкий вид. Он щурился, разглядывая нас издалека; и подведенные сурьмой глаза на бесцветном лице увеличивали его сходство с хорошенькой девушкой. На нем не было никаких знаков различия, вышивка отсутствовала на его одежде. Он тщательно завернулся в бурнус из тонкой шерсти, из-под которого виднелись лишь носок его сапога без шпор и кисть руки, держащая повод, — маленькая худая рука с большим бриллиантом на пальце. Юноша откинулся на спинку седла из фиолетового бархата, расшитого серебром. Его сопровождали две великолепные поджарые борзые, весело резвившиеся под ногами его лошади.
Едва заметив старого господина и его сына, маленький Али сделал движение, чтобы соскочить на землю и пасть ниц перед ними. Но лейтенант положил ему руку на плечо. Удивленный ребенок понял этот жест и не двинулся с места. Я неотрывно следил за властным выражением лица молодого наездника, находившегося в гуще этого причудливого кортежа, которому прислуживали воины, а седобородые старцы заменяли пажей; затем перевел взгляд на очаровательного Аумера, который сейчас показался мне шутом, печально оценил осанку лейтенанта и, посмотрев на себя глазами строгого ценителя, не мог удержаться от вопроса:
— Лейтенант, достойно ли мы представляем Францию?
Проезжая мимо, старик холодно приветствовал нас движением руки; мы ответили ему с таким видом превосходства, на какой только были способны. Юноша, приблизившись к нам на расстояние двух шагов, поднял своего коня на дыбы; послушный его воле конь совершил чудесный прыжок — маневр, в совершенстве освоенный арабскими наездниками, — и, чуть не задев нас гривой, опустился на землю двумя шагами дальше, так что юный принц ловко избежал необходимости поздороваться, а его свита невозмутимо продефилировала мимо нас.
Далее колонной по два следовали музыканты: одни, отбивая воинственную дробь на инструменте, представляющем собой квадратную раму с натянутой на ней кожей; другие били деревянными палочками в литавры диаметром с небольшой барабан; третьи дули в длинные трубы вроде гобоя. Во главе группы верблюдов, несущих ататиши, шествовали два богато украшенных гиганта — крупные сухопарые животные, мускулистые, лоснящиеся от пота, почти такие же белые, как настоящие магара, шагающие «благородной поступью страуса». Их шеи украшали платки из черного атласа, передние ноги — серебряные браслеты. Ататиш — это что-то вроде закрытой тканью корзины с плоским дном, устланной подушками и коврами, ниспадающими на дромадера. Это сооружение производит впечатление балдахина во время торжественной процессии, а не походного паланкина. Вообрази набор дорогих тканей, сочетание самых неожиданных цветов; дамаст лимонного цвета с полосами из черного атласа с золотыми арабесками на черном и серебряными цветами на лимонном фоне; целый ататиш из алого шелка, пересеченный двумя лентами оливкового цвета; оранжевый цвет соседствует с фиолетовым, розовый растворяется в голубом, нежно-голубой переходит в холодный зеленый; подушки вишневого и изумрудного цветов, шерстяные ковры более густых тонов: малиновые, пурпурные и гранатовые — все краски палитры переплетаются со свойственной жителям Востока фантазией, присущей лучшим художникам. Эти блестящие шатры образовали яркий центр каравана. Издали высокие сооружения сверкали, словно митра, над почтенными головами белых верблюдов, дополняя общее впечатление священнодействия. К сожалению, путешественниц не было видно, только пешие негры у каждого паланкина время от времени поднимали голову и переговаривались с кем-то, спрятанным за коврами.
Великолепие роскошных тканей и красок кончилось; появились вьючные верблюды, несущие палатки, домашнюю утварь каждой семьи, в сопровождении женщин, детей, нескольких пеших- слуг и самых бедных членов племени. Пузатые сундуки, телли с желтыми и коричневыми полосами, — блюда для кускуса, медные тазы, оружие — самая разнообразная поклажа, позвякивающая в такт движению; с боков верблюдов болтались черные бурдюки вперемежку с десятками связанных за лапки кур, которые били крыльями с отчаянным кудахтаньем, а поверх всего — палатка, свернутая вокруг опорных стоек, как парус на рее, и еще жердь, удерживаемая растяжками в вертикальном положении, будто оснащенная мачта, — таков однообразный груз, отягчавший горбатые спины полутора — двух сотен верблюдов, они везли имущество и «шерстяные дома» маленького, кочующего по пустыне городка. За поклажей, уже над хвостами верблюдов, сидели мальчики, издававшие пронзительные крики, когда животные мешали в спешке друг другу; крошечные совершенно голые дети лежали в покачивающихся, словно люльки, кухонных блюдах, подвешенных к грузу. Только гарем перевозили в закрытых носилках, остальные женщины с открытыми лицами шли пешком, на ходу навивая пряжу на веретено, закрепленное на поясе. Девочки тащили за руку или несли за спиной в покрывале самых маленьких и наименее расторопных детей. Изнуренные старухи плелись, опершись на длинные палки, а старцы ехали на низкорослых осликах, волоча ноги по земле. Негры несли на своих эбеновых руках симпатичных младенцев в красных фесках, вели в поводу кобыл, покрытых от груди до хвоста джелали с цветными узорами, за ними семенили жеребята. Некоторые тащили за рога, словно на жертвоприношение, свирепых баранов — зрелище столь же красивое, как на античных барельефах. Среди толпы сновали всадники, издали отдавая приказы пастухам, гнавшим позади стадо верблюдов и овец. Рычащая и лающая свора неотступно преследовала отстающих животных. Наше приближение еще усилило ярость собак и ужас овец. Мы перешли на рысь и скоро разъехались с арьергардом каравана.