Еще целый час слышались звуки волынок и виднелись клубы пыли, которые ветер уносил в направлении восточных гор.
— Признайтесь, — сказал я лейтенанту, — что этот способ переселения имеет преимущество перед принятым у нас.
И я напомнил давно забытый им ритуал смены места жительства, принятый у приобщенного к ценностям культуры и духовного богатства народа.
Я не знаю другого арабского городка, который столь же счастливо и правильно вписывался бы в панораму горизонта, как Таджемут, когда приближаешься к нему со стороны Лагуата. Он стоит на небольшом каменистом плато, чуть возвышающемся над равниной и имеющем форму вытянутого треугольника, его основание очерчивается зеленой защитной полосой фруктовых деревьев и пальм, а вершина — угловатыми выступами разрушенного памятника. Крепостная стена, вплотную прижимаясь к строениям, спускается по крутому склону холма и у его подножия примыкает своей квадратной башней к внешней ограде садов. Одинаковые башни, словно маленькие форты, наподобие пирамид с бойницами, располагаются через равные интервалы. Изящный силуэт зубчатых стен четко вырисовывается на фоне резко очерченных гор. В цветовой гамме преобладают густые серые тона, чуть позолоченные ярким утренним солнцем. Причудливое переплетение света и тени выявило детали внутреннего устройства городка и придало ему вид серо-голубой шахматной доски неправильной формы. Две небольшие мечети — красная и белая — справа, на вершине холма, лишь подчеркивали двумя ослепительными мазками строгую однотонность картины.
В полулье от города мы отправили вперед Аумера с письмом к каиду и поручили ему проследить, чтобы диффа была очень скромной, ведь мы имели дело с бедным народом. Лейтенант подошел к Али и предупредил его:
— Где бы мы ни были, помни, кто твой господин. Никому не обнимай колени. Надеюсь, ты меня понял?
Маленький Али поднес правую руку к груди и ответил: — Да, сидна.
Это очень редко употребляемая формула уважения, с которой обращаются лишь к сильным мира сего.
Чтобы войти в город с восточной стороны, нам пришлось объехать сады. По мере приближения облик Таджемута менялся: горы на заднем плане заметно понижались; то восточное полотно, которым мы любовались издали, распадалось само собой на составные части, и, наконец, перед нами не осталось ничего, кроме самого города, разрушенного осадой, выжженного, лишенного воды, заброшенного, поглощенного безмолвием пустыни. Было девять часов; солнце стояло уже высоко и нещадно палило. Мы проехали через кладбище, за которым виднелись квадратные ворота, обычные в стране арабов, устроенные в башне, соединяющей укрепления со стенами садов.
Араб со свирепым лицом, в запыленной обуви, с длинным ружьем за спиной шел с нами по дороге, ощетинившейся надгробными камнями, толкая перед собой хромого осла, везущего два пустых бурдюка. Чуть правее, ближе к вершине холма, пересеченного длинными грядами красноватых скал, видны были две клячи с опущенными головами, на тонких, словно палки, ногах. Больше ни живой души за стенами. Полное безмолвие. Зато слева, среди абрикосовых деревьев, слышалось воркование горлиц.
После довольно длительного пути по улицам, куда не проникали солнечные лучи, более узким, чем в Лагуате, вымощенным еще более скользкими плитами, мы попали на маленькую улочку, в конце которой несколько человек расседлывали лошадь Аумера. Подъехав к ним, мы спешились, и нас ввели в очень темную переднюю с традиционной каменной скамьей, возвышающейся на четыре фута над землей. Там молча толпились люди. Все суетились вокруг человека, лежавшего на спине посреди скамьи. Когда мы подошли, один араб в довольно чистом бурнусе цвета трута протягивал ему миску с молоком и одновременно предлагал выбрать яблоко из кучи наваленных на ковре мелких зеленых плодов. Это каид Таджемута прислуживал Аумеру. Завидев нас, Аумер расплылся в улыбке и сказал по-французски самым звонким голосом, на какой был способен:
— Здравствуйте, мой лейтенант, — словно встретил старых друзей, которых не видел уже целый месяц.
Наш приезд привлек толпу любопытных к дому каида. Мгновенно прихожая была заполнена, и дверь, закупоренная людьми, не давала возможности зевакам, желающим все видеть, удовлетворить их любопытство: большая часть посетителей осталась на улице в бессмысленном ожидании. Уже через минуту стало нечем дышать, и я потерял всякую надежду на отдых. Находиться в доме бедных ксуров Юга не слишком приятно. Надо признать, что здесь спасаешься от солнечного удара во время палящего летнего зноя, но зато приходится переносить все мыслимые неудобства. С первого взгляда я понял, что жилище каида станет для нас местом мучений, наименьшее из которых, несомненно, ужасающая жара, как в сухой парилке. По жестокому зуду, охватившему все тело, я догадался, что здешние мухи имеют целую армию гнусных пособников, скрывающихся в коврах.
Под потолком, прямо над скамьей, свила гнездо ласточка. Птенцы уже вылупились, и каждые пять минут ласточка возвращалась, неся что-то в клюве. Дверь была низкой; между притолокой и головами людей, столпившихся на пороге, едва хватало места для птицы. Она проскальзывала с легким писком. Подняв глаза, я увидел шесть покрытых черным пушком круглых головок, шесть раскрытых клювов над краем гнезда; желтые подушечки вокруг клювов делали их похожими на губы. Птица старательно делила пищу между птенцами, и головки одна за другой исчезали в гнезде. Мать, немного удивленная присутствием множества людей, колебалась в выборе между дверью, ведущей во двор, и дверью на улицу; у нее, вероятно, было основание предпочесть вторую, и она выпорхнула на улицу, хотя выход во двор был почти свободен. Эта сценка повторялась вновь и вновь, и каждый раз кто-то из арабов произносил строгим голосом: «Балек!» («Осторожно!») Многие сразу же сгибались вдвое, чтобы освободить место, иные, еще более любезные, вовсе отходили в сторону. Птица взлетала и уносилась, издавая новый крик.
За столь трогательную черту характера я охотно простил этим славным людям то, что они заставляли нас задыхаться из-за своей неуместной вежливости. Хотя я привык безропотно переносить лишения, но нахожу этот способ отдыха столь изнурительным, что предпочел бы ему длительный переход. Диффа, конечно, не могла начаться вовремя. Эта церемония всегда требует определенных приготовлений, и ее торжественность в большой степени зависит от медлительности, с которой она протекает. Лица присутствующих залиты потом, бурнусы промокли, как банные простыни. К тому же невыносимые укусы жгли мне тело. Я обратился к лейтенанту; мне казалось, он не испытывал ничего подобного: