Затрудняюсь сказать, сколько мы проложили троп, в какой части озера и в каком направлении. Знаю только, что добросовестно шли с полудня до пяти вечера, скрытые и стесненные чащей, по пояс в воде. Сначала мы ориентировались по солнцу, а когда оно скрылось из виду, — по оттенкам небесного свода. За час до наступления темноты мы наткнулись на одного из охотников на ибисов. Он устроил засаду на водной прогалине у края тростниковых зарослей. К одной из опор маленькой хижины на сваях, сплетенной из стеблей, с дырявой крышей, была пришвартована лодка. Охотника, замершего в глубине укромного шалаша, не было видно, только из амбразуры торчал ствол длинного ружья, придававший плавучей цитадели грозный вид.
— Эй! Привет тебе, сын Немрода, — крикнул Вандель.
— Здравствуй, — ответил араб, и ветви слегка зашевелились.
— Как охота?
— Загляни в лодку, — ответил охотник.
Мы увидели на дне лодчонки трех распластавшихся птиц: двух ибисов печальной расцветки и великолепного лебедя.
— Он убил озерного царя, — сказал я Ванделю, глядя на прекрасную птицу, пораженную в самое сердце; кровоточащая рана делала ее еще более красивой.
Солнце клонилось к закату и освещало только верхушки зарослей. Длинные тени ложились на воду, и она цепенела, окрашиваясь в холодные тона. В половине шестого мы вернулись к палаткам. Между оливковыми деревьями натянули веревку и развесили дичь. Я насчитал шестьдесят три тушки: султанки, выпи, пастушки, несколько уток и куликов.
Бивуак на озере,
среда, вечер
Сейчас я узнаю, что принесла охота, и, поскольку настоящему письму уготовано стать лишь охотничьим реестром, присовокуплю новые подробности к предыдущему посланию.
Мы спешиваемся после двенадцатичасовой скачки по красивейшей местности. Сегодня мы видели руины Типазы, похожей на все разрушенные города, и горную цепь Шенуа, напоминающую увеличенный до колоссальных размеров хребет ла-Сент-Бом в Провансе, более суровой формы и сверкающий всеми цветами радуги, отличающимися удивительной нежностью тонов. Римский город расположен в трех лье от лагеря, если удаляться от Сахеля в сторону Шершели. Хребет Шенуа разделял древние города Цезарейской Мавретании — Юлию-Цезарею и Типазу. Горная вершина могла служить общей обсерваторией двух городов. Шершель отошла арабам, а Типаза была брошена. Ее разрушили до основания, разорили, опустошили, почти стерли с лица земли. Обычный человек, не археолог, распознает разве что ворота, внешние дороги и могилы. Гробницы вскрыты, будто усопшие воскресли, — крышки сдвинуты и перевернуты. Пустые ложа через какое-то время будут служить лишь поилками для лошадей. Человеческий прах уже давно заменен песком, принесенным морским ветром. Несколько надписей, представляющих интерес для исследователей, капители, обрушившиеся с колонн, колонны, разбитые на куски, редкие обломки резного мрамора, остатки стен из узких каменных блоков, густо заросшие шарообразными мастиковыми деревьями, два ряда могил, теряющихся в песчаных дюнах, кучи белой пыли, лежащие холмами забвения на уже мертвых предметах, — вот все, что осталось от народа, который некогда был величайшим завоевателем, колонизатором и слыл одним из лучших строителей в мире. Прекрасный пример для тех, чьи мысли, нравы, институты не отличаются основательностью римского гения.
Мы пообедали на развалинах, и я подстрелил двух молоденьких куропаток с ярким оперением у открытой гробницы некой Гортензии, которую оплакивает, так гласит надпись, скорбящий Туллий. Здесь моему взору предстало редкое зрелище, я нигде не видел ничего подобного: на огромных, как молодые вязы, мастиковых деревьях устроились целые стаи куропаток. Теперь веревки, натянутые через бивуак, увешаны трофеями — славная получилась выставка. Вечером я насчитал 394 тушки куропаток, кроликов и зайцев.
Блида, конец октября
Через два дня после возвращения с озера мы с Ванделем вновь отправились на равнину. Суббота — день большого базара (себт) у хаджутов. Торг заканчивается праздником, и сам каид прислал нам приглашение на вечернюю диффу.
На праздник, организованный несколькими соседними дуарами, собирается вся округа в надежде развлечься за чужой счет, поучаствовать в скачках, попалить из ружей — вот и все удовольствия, которые может себе позволить небольшой, на три четверти истребленный народ. Для воинственного племени, лишенного истинных переживаний военной жизни, пресный мир подобен небытию. Одна только война всегда воспламеняла сердца хаджутов, никогда не знавших мирных ремесел. Хаджут с самого рождения становился воином. Долг женщины — матери и жены, дочери и сестры воителя — седлать боевых коней, собственными руками снаряжать бесстрашных мужчин, молиться за них, встречать восторженными возгласами, оплакивать павших и перевязывать раны после славных сражений. Таковы радости полной приключений жизни, суть которой — война; большая ли малая, она всегда являлась смыслом жизни и движущей силой, источником наживы и придавала некое очарование человеческому бытию. Вот почему фантазия — конечно, несравнимая с войной, но ставшая ее отражением — единственное сегодня действо, способное утешить ветеранов, оставивших боевые утехи, и молодежь, никогда не участвовавшую в сражениях.
«Вы не найдете там ничего нового, — сказал мне Вандель. — Все давно вам известно: люди, собравшиеся в тени палаток, конный праздник, предвосхищающий ночные пляски, обильная трапеза — неизбежное празднество чрева. Но мы должны выполнить долг вежливости перед ожидающим нас каидом. Может быть, нам удастся и повеселиться, ведь у меня много друзей среди хаджутов. Взять хотя бы ловкача Амара Бен Арифа, который покажет вам сноровку жонглера и удаль наездника».
Любезный друг, Амару Бен Арифу в самом деле суждено было стать героем дня, но в более мрачной роли, нежели предрекал Вандель: он стал виновником трагедии, разыгравшейся у нас на глазах, и поверг нас в горестный траур.
В полдень мы прибыли на базар и отыскали каида. Таким образом, мы оказали вождю двойную честь, придя на прием по случаю себта и поприветствовав его в собственной палатке. Себт проводится на песчаной равнине — земле хаджутов, простирающейся между Музайя и озером. Само слово указывает, что базару отведен седьмой день недели. Главенствует обычно арабский чиновник или каид, выполняющий обязанности судьи в торговые дни, изобилующие спорами, дрязгами, мошенничеством, мелкими тяжбами, неотделимыми от всякой коммерции. Любые стычки пресекаются на месте.
Арабский базар напоминает наши сельские ярмарки; те же или схожие порядки, та же толпа деревенских жителей, бродячих торговцев, разносчиков и перекупщиков. Вообразите другой народ, сельских полицейских и жандармов замените на шаушей, вооруженных палками, и всадников бея; сельскую мэрию — на передвижную палатку каида; французские дары природы — на африканские; представьте стада верблюдов, придающих своим неподражаемым обликом и ворчаньем особые черты знакомой толчее домашнего скота — тощих коз, овец, ослов, мулов, лошадей, коров и быков, и вы получите полное представление о базаре в седьмой день недели. Теперь остается лишь нарисовать огромную торговую площадь, бескрайние окрестные просторы, прекрасные дали равнины Митиджа, алжирские ланды, яркий свет, нестерпимое, неумолимое даже в октябре солнце и, наконец скопление военных и походных палаток конической формы, которые являются любопытной приметой, отражающей нравы примитивного общества. В Европе, где палатка всегда воспринимается как подозрительное жилище людей без определенных занятий, предполагается, что ее обитатели не имеют ни очага, ни постоянного крова, а всякий скиталец — в большей или меньшей степени бродяга.
Чтобы ваше представление о восточном базаре было более ярким, вообразите особый говор арабской толпы, новые, почти одинаковые белые одежды, наконец, предметы промыслов, чье своеобразие заключается прежде всего в чрезвычайной простоте.
Мясники выставляют на рыночных лотках мясо; кузнецы, сапожники, хозяева кофеен, торговцы жареным мясом прибывают со скудной утварью и инвентарем; южане привозят шерсть и финики, жители равнин — зерно, горцы — масло, древесину и уголь. Садоводы Блиды доставляют фрукты и овощи: апельсины, цитроны, жареный турецкий горох — жареное зерно Священного писания, чечевицу, вызывающую в памяти похлебку Исава. Еврейские и арабские разносчики торгуют галантереей, москательными товарами, пряностями, эфирными маслами, дешевыми украшениями, разнообразной выделки хлопчатобумажными и другими тканями со всей страны. Каждый устраивает под открытым небом или навесом простенькую лавочку. Один-два сундука или корзины для хранения товаров, циновка, где раскладывают образцы, четырехугольное полотнище в качестве солнечного зонта — вот, пожалуй, вся обстановка ярмарочного торговца.