Во время поездки этой депутации на озеро Фитри Шерфеддин, уже упоминавшийся вождь одной из групп джебаир и один из почтеннейших людей племени, должен был, согласно желанию короля Али, отправиться к юго-восточным туарегам кель-ови, чтобы договориться с ними о ненападении на жителей северного Вадаи. Именно кель-ови предпринимали ежегодные набеги далеко на восток, а с тех пор как они стали жить в мире с улед-солиман и союзными им даза, их излюбленной целью сделались богатые пастбища верблюдов, принадлежащие арабам махамид в самой северной части Вадаи. Эти набеги совершались обычно в период летних дождей, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия на обратном пути длиною более 1 тыс. км. Когда кель-ови проходили через знаменитую котловину Эгеи, к ним, как правило, примыкали арабы и даза, пасшие здесь свои стада, которые редко могли устоять перед такой возможностью. Благосостояние махамид, известных верблюдоводов, очень заботило короля Вадаи. Поскольку приближалось лето, он старался до его наступления предпринять нужные действия, в чем ему готов был помочь Шерфеддин, человек очень разумный, спокойный и прекрасный знаток туарегов.
В это время я тоже чуть было не отправился в другую сторону. За несколько дней до своего отъезда пришел Бу Алак, выполнявший поручение Абд ал-Джлиля и соплеменников, чтобы склонить меня к добровольному возвращению в Борну. Старый господит откровенно объяснил причину перемены общественного мнения в отношении меня и моих планов. Незадолго до моего приезда из лагеря уехали два эмиссара фанатического религиозного братства сенуситов 13, которые появились в Канеме, чтобы усовестить безбожных арабов, притеснявших теда, даза и бидейят. У меня уже был случай рассказать, какое широкое распространение получила эта секта в Северо-Восточной Африке за какие-то полвека. Теперь миссионеры намеревались основать религиозные центры — завии — в Борку и Эннеди. Для этого им требовались некоторые гарантии безопасности их подопечных со стороны улед-солиман. Они взывали к их совести, грозили им бесконечными муками ада в наказание за их постыдные действия против правоверных и оставили их повергнутыми в глубокое раскаяние. Сами же они намеревались посетить юго-восточный Канем и затем вернуться в Борку через Шитати. Слух о моем приезде дошел теперь до Мао, следствием чего явилось резкое письмо этих фанатиков к Абд ал-Джлилю. В нем они требовали переслать им оставленные у арабов кое-какие вещи и рабов, поскольку они пришли к решению ехать в Борку через Вадаи, чтобы больше не встречаться с теми позабывшими бога людьми, которые к своим прежним бесчисленным грехам добавили еще и тот, что сопровождают христианина в ту часть страны, куда еще не ступала нога неверного европейца.
После публичного прочтения письма арабы, озабоченные тем, чтобы хоть немного облегчить бремя своих грехов, решили просить меня добровольно отказаться от поездки в Борку. Бу Алак с достоинством и твердо заявил им, что он, конечно, известит меня об этом решении, но в случае, если я соглашусь с его соплеменниками и откажусь от поездки в Борку, он сам покажет мне Канем во всех направлениях и лично препроводит меня в Куку. К сожалению, на этом собрании не мог присутствовать Хазаз, пользовавшийся значительным влиянием; он лежал в лихорадке, так что мне повезло, что его отец еще не уехал. Я поручил ему сделать от моего имени заявление на общем собрании совета о том, что я пришел не для того, чтобы навлечь позор на улед-солиман, а с верой, что дружба, некогда связывавшая их предков с христианами в Триполи, продолжает жить среди них и что она обеспечит мне добрый прием. Если я ошибся в этом и они сами открыто хотят объявить позором то, что среди них находится христианин, тогда я вернусь в Борну. Если они все же этого не сделают, а аилет (родовая группа. — Пер.) Бу Алак, мои хозяева, захотят оставить меня у себя, тогда мне совершенно безразлично, что обо мне будут думать и говорить сенуситы, ибо их мнение касается не моей персоны, которая им совершенно незнакома, а лишь моей религии; она же является наследием моих отцов, и бог один ведает, правильна ли она.