Уже не помню, при каких обстоятельствах утром мы познакомились с шефом местной таможни (как записал он в мой блокнот). Но это знакомство позволило нал получить много ценных сведений об Ахаггаре. Узнав помощью Софьи о предмете наших увлечений, он при гласил нас на небольшую экскурсию на машине. Когда мы отправились к зданию таможни, где стояла машина, из домика выбежал второй (и последний) его житель — небольшой хромой песик, который бросился нам навстречу, как к старым знакомым, радостно виляя хвостом. Повизгивание его показалось мне подозрительно знакомым. Софья сразу узнала его и, поскольку собак она боится меньше, чем я, ответила на его проявления симпатии, чтобы, с одной стороны, выразить нашу общую благосклонность к таможне, а с другой — возместить псу неласковое наше обращение с ним прошлым вечером, когда мы так сурово отогнали его от нашего «песчаного отеля».
Мы уселись в ожидавший нас лендровер, но таможенник еще зачем-то вернулся в канцелярию; он принес «заикающееся железо» (как мы называли это во время военной службы) — самопал. Мы несколько удивились и спросили через Софью, не означает ли это, что туареги действительно так опасны. Он рассмеялся и заверил нас, что, хоть они и были когда-то грабителями, которых все боялись, это все было слишком давно. Сегодня они в лучшем случае нападают друг на друга — вы понимаете, выжить в пустыне не так легко, — но не бойтесь, чужого не тронут. Мы с благодарностью приняли к сведению, что в крайнем случае можем выжить в пустыне, нападая друг на друга (если Софья правильно перевела нам его слова), но нам все еще не совсем было ясно, для чего он берет с собою это преступное оружие. Он терпеливо объяснил нам, что для газелей. По Дороге и Амсель мы можем встретить газель, а это лучшая возможность потренироваться в стрельбе по движущейся мишени.
— А что потом сделаете с этой газелью? — спросили мы.
— Мне она не нужна, — объяснил он нам с гордой снисходительностью; наши вопросы, должно быть, казались ему чрезвычайно наивными.
Приведенный случай скорее типичный, чем исключение, и не только для Алжира. Этого человека нельзя было отнести к примитивным варварам; это был изысканно-культурный, образованный, очень приветливый и гостеприимный араб. Трудность состоит в том, что культурное отношение к природе вырабатывается медленно, и результате продолжительного развития на основе знаний, традиций и целенаправленного воспитания. Молодые африканские государства еще не имели мерила для них ценностей, поскольку традиционным для них образцом служили «героические» европейцы-охотники, которые ради своей «благородной утехи» или «спорта» устраивают массовое истребление африканских животных. Еще более тревожит тот факт, что и сегодня эксперты, посылаемые в развивающиеся страны (где они выполняют заслуживающую признания работу в тяжелых условиях), от недостатка развлечений посвящают свободное время охоте в окрестностях и превращаются в коллекционеров охотничьих трофеев и природных редкостей. И но не просто истребление животных. Своим дурным примером они наносят косвенный ущерб, хотя, как «наидостойнейшие» представители цивилизации, они должны были бы оказывать обратное влияние.
Специалистам, выезжающим в тропики и субтропики, перед отъездом делают массу прививок, снабжают их брошюрами и инструкциями, содержащими тысячи указаний и поучений, как вести себя. Жаль, что нет в них призыва к тому, чтобы они не только успешно трудились и достойно представляли страну, но и проявляли культуру в отношении к природе и животным. Не мешало бы также деликатно обратить их внимание на те вилы местной фауны, спасение которых от полного истребления является предметом международного сотрудничества и самоотверженных усилий природоохранителей. Возможно, тогда бы они вместо ружья купили себе бинокль или телеобъектив и по возвращении не хвастались бы, сколько им удалось «уложить» гиппопотамов, львов, горилл или жирафов, и не украшали бы свои жилища кожей крокодилов и питонов.
Благодаря любезной заботе «таможни» мы успешно знакомились с природой и животным миром Ахаггара в наплыве событий совершенно утратили представление о времени. Когда на четвертый день нашего пребывания в Чаманрассете мы приблизительно пытались определить, какое же сегодня, собственно говоря, число, оказалось, что самое время искать возможность возвращение. Нам предстоял тысячекилометровый путь пустынными накатанными дорогами до Эль-Голеа, а оттуда еще тысячи километров уже по асфальту — все время прямо на север, до столицы на побережье.
На этот раз нам везло как никогда: воинская часть отправляющаяся в Уарглу, согласилась взять нас с собой. Кроме нас они прихватили еще двух «бродяг» и нескольких местных жителей. В оазисах Южной Сахары, особенно там, где нет аэродромов, автостоп являете обычной и чуть ли не единственной формой передвижения; классический караван становится все менее популярным.
До Уарглы — вот повезло! Это давало нам возможность проделать почти две трети пути до Алжира; что же касается трудностей, то можно было считать, что девять десятых их мы преодолели.
Но нам недолго пришлось радоваться по поводу эти десятых. Уже в тот же день пополудни, когда мы при ехали в Ин-Экер, машины внезапно свернули и высадили всех пассажиров у будки около ворот большого военного гарнизона, обнесенного колючей проволокой. Затем машины въехали внутрь зоны и исчезли за пригорками.
Мы оказались в чрезвычайно трудном положении. Вопреки первоначальному договору нас высадили посреди пустыни, и нашим «временным убежищем» стала пустая лачуга, пригодная только для «производства тени», при необходимости для частичного спасения от песчаной бури. Часовые у ворот готовы были обеспечить нас необходимым минимумом питьевой воды и хлеба, а «дорога» (то есть укатанная полоса пустыни) Таманрассет — Айн-Салах находилась отсюда примерно в километре. Если по ней и проедет какой-нибудь транспорт, он не заметит нас на таком расстоянии, а пребывать в голой пустыне у дороги в дневной жаре никому не хотелось.
Мы пытались разузнать, что, собственно, произошло, но, как это обычно бывает v военных, ничего не узнали.
В течение четырех дней напрасной надежды на то, что воинская часть осуществит все же запланированную ранее поездку на север, мы проводили безнадежно уплывающее время в заботе о зверушках, пойманных в Ахаггаре; кроме того, мы ближе познакомились с двумя удивительными парнями, относившимися к случившемуся с невероятным безразличием. Один из них, тощий, горбатый двадцатишестилетний француз, был художник. Он путешествовал на деньги, которые получал за свои рисунки. Он оставил дом семь лет назад и побывал уже в Америке, Африке и Австралии. Дорожная сумка художника едва ли весила шесть кило. Его молчаливый друг, испанец, был моложе его. Вместе они путешествовали только четыре года. Оба путника, как и автостоповцы, с которыми мы встретились в Адраре и Айн-Салахе, искренне удивлялись: доехать до Ахаггара и возвращаться той же дорогой, когда уже половина пустыни позади, а дальше на юг проехать намного проще!
Автостоповцы, которых мы встречали в Сахаре (обычно это была молодежь 19–24 лет), путешествовали почти без исключения от Северной Африки до самого Кейптауна. По их рассказам, проехать автостопом через всю Африку вполне можно за три месяца.
На третий день мы утратили всякую надежду на то, что из ворот военного гарнизона когда-нибудь что-нибудь выедет. На четвертый день, когда я вечером держал караул у дороги, мне удалось поймать пустой грузовик и уговорить водителя подъехать к лачуге за остальными потерпевшими бедствие. Машина шла до Гардаи, что было таким же везением, как и в случае с Уарглой.
Сначала казалось, что уж на этот раз мы доедем до цели без препятствий. Первая неприятность настигла нас у Таджемута. Над среднесахарской впадиной воцарилось безветрие, и Сахара раскалилась. Температура поднялась до пятидесяти градусов, и при быстрой езде это было убийственно. В полдень машина остановилась у источника Таджемут, и мы упали, почти мумифицированные, в тени пальмы. Удушающее безветрие и полуденный зной невозможно было выдержать — нам казалось, что мы вот-вот задохнемся и потеряем сознание. После минуты беспамятства мы собрались с силами и смогли пройти несколько шагов до источника. Только когда мы основательно с ног до головы облились водой, к нам вернулась способность думать еще о чем-то. Тут мы бросились к нашему багажу в грузовике, но было уже поздно — большинство животных, с трудом пойманных в Ахаггаре, погибло.