– Твои внебрачные выродки? – сладко спросила я.
На день рождения Мартина Джесс ушла на своих ногах. Обратно Фил принес ее на плече, как викинг. И швырнул на кровать. Прямо в мятом платье и брюликах. Одна туфелька слетела с ноги и все еще лежала среди гостиной.
Интересно, сколько на этот раз продлится ее запой?
– Точно! – сказал Филипп. – Мои внебрачные выродки. Взгляни внимательней…
Я подошла чуть ближе.
– …ты буешь пить со мной чай? – спросил детский голос.
– Нет, дорогая. Я буду пить кое-что получше, с кое-кем покрепче, – ответил голос Лизель.
Смазанная картинка обрела знакомые формы. Отцовский дом, маленькая девочка, ее любимая доберманша. И двое мальчиков – черноволосый в кадре, светловолосый за ним.
– Мой старый Ютьюб-канал.
– Я понятия не имела, что у тебя был канал! – сказала я, разразившись счастливым смехом.
Девочка, которой я когда-то была, влюбленным взглядом смотрела на черноволосого. Он ел треугольные сэндвичи, голова Греты лежала на стеклянном столе. Взгляд, устремленный на блюдо с сэндвичами, был полон вожделения, как и мой.
– Штрассенберг‘Штрассе, – улыбнулся Филипп. – Я собирался быть модерновым падре, как дядя Фред…
– Не надо было грешить прямо в семинарии, – я села с ним рядом, подогнув под себя колени.
– Пошла ты!.. – буркнул Филипп. – Ты проверяла мать?
– Поди и проверь, раз надо.
Он скорчил рожу.
– Не загоняйся, – сказала я. – Нельзя иметь все. Ты получил ее деньги, он – вечную любовь.
Фил едко посмотрел на меня, потом на экран, на девочку, которая, встав ногами на пол, целовала в щеку своего Принца и тут же, не заморачиваясь, ударил в больное:
– А почему ты перестала общаться с Ральфом?
Я не моргнула:
– Спроси его самого.
– Я спрашивал, он не знает.
– Ну, хорошо. Если ты так хочешь… Он трахал Джесс.
На миг Филипп дернулся, и я опять ощутила приятное покалывание. Как же сладко – обладать властью причинять любимому боль.
– Я – тоже! – веско, с намеком ответил он.
– Филипп, – нежно-нежно сказала я, краем глаза глядя на девочку, которая уже опять сидела на колене у своего Принца и болтала короткими ножками в смешных розовых кроссовках. – Котик мой, мне давно не пять, и я немного лучше разбираюсь в предмете. Даже у Цезаря секс приятней, чем у тебя… И результативнее, че уж там.
Филипп резко выпрямился и медленно-медленно развернулся ко мне.
– Отныне у тебя будет так же.
– Чего?..
– Еще раз я застукаю тебя с этим недоделком, что лапает тебя после школы, ты пожалеешь. Ты поняла?
– Ты не мой отец, Филипп, – сказала я. – И никогда им не станешь.
По крайней мере, для Джесс.
Я не сказала этого вслух; он сам все понял. И я добила:
– Скажи, а твой папа знает, почему с ним не общаешься ты? С Ральфом?.. Я расскажу, если пожалею.
Фил промолчал.
Цезарь, Брут и графские милости
Во времена, когда мой отец был мальчиком, тогдашний граф разводил собак. И вся семья, очень радостно заводила догов. Потом он умер, наследник в миг избавился от собак и объявил, что теперь все будут охотиться.
Все дружно облачились в болотники и записались в охотничье объединение. Период был недолгим: граф сам себе случайно выстрелил в глаз, и умер, огорчившись, что так сглупил. Его второй брат, ныне тоже покойный, уже принял сан и титул в кои-то веки перешел к третьему в семье сыну.
Себастьяну, отцу Фила, который разводил лошадей. Мешал фризов с более тонкими в кости, высокими лошадями, заботясь о сохранении грив до пола и кисточек на ногах.
Теперь семья увлекалась выездкой, лисьей охотой и любительской верховой ездой. Покупала у Себастьяна черных, как деготь, диких рослых коней и смеялась над шутками, которые не каждый конюх произнесет.
Родоначальник лошадиного племени, Цезарь, самый яростный и неукротимый из всех, был самым любимым существом Себастьяна. За Цезарем шел Филипп, затем, очередная любовница, затем Марита и прочие сыновья, за исключением Фердинанда. Того граф жестко, открыто и жестоко стебал, подозревая в нем гея.
Когда Рене, старший брат Филиппа погиб, – хотя в семье и шептались, будто тот покончил с собой, не выдержав диктатуры отца, – Себастьян переписал законы и вытащил своего любимца из семинарии, чтобы титул не достался бы Фердинанду. Графиня пыталась, конечно же трепыхаться, церковная оппозиция в семье возражать, но Себастьян был непреклонен.
– Калигула, – намекнул он сурово, – выходил замуж за своего коня. Не успокоитесь, я сделаю своего наследником.