Машина свернула за угол, громче взревел мотор.
– Что за?.. – яростно простонала я.
Слепило солнце. Стриженая трава сочно пахла летом. На небе было ни облачка… В общем, ничто не предвещало Апокалипсиса. Другой причины уехать без меня, я не находила.
Какой-то кретин, повиснув на решетчатом заборе, свистнул. Я отвернулась, оскорбленная и надменная.
– Эй, – крикнул он. – Два евро, если пойдешь со мной! И еще евро, если мне все понравится!..
Я хрюкнула, потом рассмеялась в голос. Обернулась к Филиппу, который все еще стоял у забора, прильнув к нему, как плененный Тарзан. И хохотал, словно в детстве, когда ему удавалось заставить меня поверить в какую-то несусветную ерунду. Вроде как обещание любить лишь одну меня, неважно как часто я стану выходить замуж.
Забыв, что приличные девушки, с такой скоростью за два евро не побегут, я припустила к нему навстречу. И с размаху, как в детстве, прыгнула на него.
Он удержал. Я выросла, но и Филипп стал намного мощнее.
– Я взял твой купальник, полотенце и крем, – сказал он мне прямо в ухо. – Кто твой лучший папочка?
– Ты, но… ты понимаешь, что яхта стоит на приколе за нашим домом?
Он никогда не брал нас на яхту. Джесс – по причине морской болезни. Меня – потому что просто никогда не хотел. Но в этот день все было иначе. Стоило мне погладить сыночка Цезаря, померить вместе с Себастьяном его трясущиеся, голенастые ножки, – Филиппу снесло крышу. Совсем, как в самом начале. Когда у нас в доме стал появляться Ральф и Себастьян с чего-то решил, что того нужно немедленно посадить в седло.
Не успев посоветоваться с Лизель, я понятия не имела, как мне себя вести. Лежать, обмазавшись маслом на полотенце? Как кусок мяса на гриле? Обсудить с ним погоду? Скорость полета чайки над высокой волной?
Вода была ледяной, и Филипп больше не рискнул погружаться. Стоя спиной ко мне, он уже минут сорок изучал ровный, без единого облачка, горизонт. Я грустно перевернулась на спину. Я уже знала, какой из этого получится фильм: скучающий родовитый миллионер привозит падчерицу на яхту. И ничего не делает… грязный, больной мудак!
– Научи меня целоваться, – сказала я.
Филипп обернулся, чуть не упав за борт.
– Что-о?!
Я улыбнулась; по мере своих талантов – очаровательно. Не хватало пухленьких детских щечек. Потом повторила. Четко и ясно.
– Научи. Меня. Целоваться.
Филипп рассмеялся и подошел.
– Хочешь сказать, ты до сих пор не умеешь?
– Но я хочу с настоящим мальчиком, – прошепелявила я.
Он поломался немного; поржал, потом сел. Я села ближе, опираясь на одну руку. Он посмеялся снова, потом умолк и поцеловал.
Крики чаек затихли, утонули в ударах сердца в висках. Я в жизни так сильно не волновалась. Все было такое знакомое – его запах, его лицо. И незнакомое – вкус губ, острая как бритва, щетина.
Не знаю, в какой момент все перестало быть шуткой…
Когда он перестал кочевряжиться и языком приоткрыл мне рот?.. Когда по инерции ухватил за грудь?.. Когда, скользнув губами по моей шее, сдвинул в сторону треугольник лифчика и ухватился ими за мой сосок?.. Когда я опрокинулась навзничь, и Филипп навалился на меня сверху?..
Я точно знаю, в какой момент это вообще перестало быть.
Когда он, опомнившись, свечкой взмыл надо мной, как лис. И тут же длинным прыжком, сиганул за борт.
– Какое счастье, вы были не в гостинице, – сказала позже Лизель.
И я смеялась как сумасшедшая. Позже.
В тот миг мне было ни капельки не смешно.
Когда он выбрался из воды, не глядя на меня, прошлепал к капитанскому мостику, я умоляла бога меня убить. Бог, как обычно, меня не слышал.
Я дышала, когда яхта яростно, всей грудью легла на волну, рыча, как раненная тигрица. Дышала, когда мы пристали к пристани. И все то время, что Михаэль, приехавший за мной позже, тащился через весь город, слушая по радио старый шлягер Хелене Фишер – «Задыхаясь», – я продолжала дышать.
«Бабушка» его дедушки.
Едва дождавшись остановки машины, я выскочила, вбежала в дом, насмерть перепугав двух горничных, взлетела по лестнице и с размаху упала перед сидевшей в кресле Лизель.
Спрятав лицо, я с облегчением разрыдалась, обхватив руками ее колени.
И словно в детстве, она молча гладила меня по макушке, пока я не успокоилась и не начала говорить.
– Он самый мерзкий, самый больной, самый… о, почему я не умерла?..
Пока я рассказывала, что и как там произошло, а Лизель молча распутывала мои всклокоченные волосы, в дверь постучалась наша домоправительница Мария с трубкой в руке.