Фил взвыл. Да так, что я пирожным подавилась.
– Ты спятила? Он – никто! А Ви – дочь Маркуса.
– Да. Кровь от крови!.. Виви – у нас дар божий, вот пусть она пастырю божьему и принадлежит.
– Да в жизни такого не будет! – рявкнул Филипп.
Когда он повышал голос, слова гремели из трубки.
– Она моя падчерица! Я в жизни не допущу… – он понизил голос и Лизель, прижав телефонную трубку плечом, стала скучающе перебирать свои кольца. —…после того, как он с нами поступил!..
Со дня знакомства мальчики и дружили, и бесконечно соревновались между собой. Если что-то было у Филиппа, в бой немедля бросался Ральф. Если Ральф что-то делал лучше, Филипп прекращал есть и спать, пока не опережал его.
Думаю, потому они и разбогатели так быстро. Превратили десять миллионов, одолженные у Джесс в двадцать, вернули долг и взяли еще в кредит. Благодаря своей этой «дружбе». Привычке делать больше, и лучше, чем это делал другой.
После того как Ральф решил поделить их бизнес, он даже имени его не мог слышать. Доходы Ральфа взлетели, доходы Филиппа – нет.
Они упали. Рухнули. И вовсе не потому, что он нюхал время от времени. Он просто не мог так же круто вести дела. Зато умел инвестировать, крупно и так убыточно, что лучше бы в казино играл!
И сразу стало понятно, кто из них был стратег, а кто – так.
Лизель заметила, как я на нее смотрю и указала на свой рабочий стол.
– Мне лично ты нравишься, но Ральфу – нет, – продолжала она, покачивая ногой, обутой в узкую туфельку с тонким сверкающим каблуком. – Поэтому, сделай всем одолжение… Не стой на пути…
Не слушая больше, я выбралась из кресла, в котором сидела. На цыпочках, словно гончая, подошла к столу. Порылась в стопке журналов и вытащила «Форбс». Он был размечен цветными стикерами-закладками: бабушка-Лиззи уже полгода, как развелась, а целибат все не отменяли, и она опять принялась искать новую любовь.
Я без труда нашла нужную страницу. И задохнулась. Мне в глаза смотрел взрослый, более красивый, чем когда-либо, Ральф. У меня пропало дыхание. И от его красоты, и от цифр под фотографией.
Филипп забылся; разинув рот и глаза, я медленно обернулась к Лизель.
– Почему ты мне не сказала?!
Она прижала палец к губам и указала им на телефонную трубку.
– Дорогой мой. Как чистокровный, с обеих сторон представитель рода, ты сохранил характер и стать. Но вот мозгов ты не сохранил, будем откровенны. А я не заводчица, как Себастьян. Я хочу, чтобы Ви досталась бы человеку, которому смогу со спокойной душой оставить все свои деньги. И ты – не Тот Человек.
Резко отдернув трубку, Лизель расплылась в довольной улыбке. Судя по дребезгу из динамика, Филипп то ли выбросился в окно, то ли просто разбил телефон о стену.
Я не могла разделить ее удовольствие. Я все еще не могла отвести глаз от своего Принца. Как он был красив, господи! Как же он был красив… Как Призрак Оперы, как Дориан Грей.
– Вы, чистокровки, друг друга стоите! – проворчала она. – Что ты слюну роняешь, можешь сказать? Он все еще священник, забыла?
– Но ты сказала…
– Да, я сказала, – согласилась Лизель, забрав у меня журнал. – Филиппу. Чтобы его позлить. Но то, что я сказала – неправда. Быть любовницей католического священника – это бесперспективно, а быть любовницей Ральфа – бесперспективно вдвойне.
– Почему? – огорченно спросила я, потому что в мечтах уже вышла замуж и родила наследника; пораньше, чтоб не обвисла грудь.
Лизель снисходительно погладила меня по щеке и зацепив кончиками пальцев за подбородок, заставила приподнять лицо:
– Потому что он в Баварии, дорогая!
Мольер курил, инвестор слушал.
Фердинанд терпеть не мог лошадей.
Он мог бояться отца, как смерти, но лошадей он боялся еще сильней. Да, он притащился к конюшням в сопровождении матери, но лишь за тем, чтобы притвориться моим бойфрендом. Встреча была почти что официальная: Лизель как раз окучивала какого-то нефтяного магната-американца, сына немецких беженцев, который хотел вернуться к своим корням. И по традиции рода, к которому она принадлежала волей архиепископа, жениха стоило представить главе семьи.