– Я продаю наркотики! – рявкнул он.
Тетушка строго сжала маленький ротик.
– Твои шутки, порой, бывали смешнее! – выдавила она.
– Я просто тебе подсыпал кое-что в коньяк!
Агата в жизни не пила ничего крепче валерианы и потому обозлилась еще сильней.
– Не смей говорить со мной так, Ральф Дитрих! Тебе понятно? И не смей врать! Чтоб продавать наркотики не нужно смазливой морды! Ты спишь за деньги с какой-то женщиной?
Его терпение лопнуло; Ральф встал и завис над тетей; и лишь тогда осознал, какой он теперь большой. Тетя отпрянула, словно распятие держа перед собой тарелку и полотенце. Словно Ральф был нечистью и это все могло его задержать.
Он чуть опомнился, осадил назад.
– Что? С папкой уже покончено? Теперь я – весь в мать? Проститутка?
Тарелка выпала; звон осколков слился с громом пощечины.
– Не смей! – выдохнула тетя.
Ральф мог прикрыться, мог оттолкнуть ее руку, но все же не оттолкнул. Его голова резко дернулась от удара, густые черные волосы на миг закрыли лицо. Затем Ральф медленно выпрямился и пальцами отвел их за уши.
– Кем бы я ни был, все деньги, я отдавал тебе.
Штопоры в голове.
Если бы Филиппа фон Штрассенберга попросили описать ее в двух словах, он бы ответил: «Сиськи!» Теперь к описанию прибавились темные, в пол лица, круги под глазами.
– Достал? – с надеждой спросила Джессика, едва только горничная вышла из детской.
Он даже поздороваться не успел!
– Нет, – сказал Филипп, почти с наслаждением.
– Ни на что не способен! – прошипела она.
Верена, что-то рисовавшая за столом, навострила уши. Грета, лежавшая на полу, тоже навострила. Обе были чистенькими и ухоженными, в отличие от смотревшей за ними Джесс. Та выглядела ужасно. Бледная, ненакрашенная в какой-то старой футболке.
– Попроси мужа! – обрезал Фил.
Джессика не ответила.
…На прошлой неделе у нее хлынула носом кровь. Бывает, когда сидишь на коксе и отривине. Ничего страшного. Будь дома Лизель, она бы сразу смекнула, но ее не было. А Джесс просто вырубилась от страха при виде крови.
Пока она была без сознания, Маркус вызвал врача.
В суматохе все забыли про Грету, что спала наверху. Услыхав шум, собака, открыла дверь спальни и вышла в гостиную, посмотреть на врачей. При виде купированного добера в шипастом ошейнике, те чуть не выронили носилки. Маркус ухватил Грету и запихал ее в кабинет.
А когда все уехали, проснулась маленькая Верена. Надела резиновые сапожки и побежала в лес – искать свою «мамочку», так она называла Грету. И счастье еще, что вернулся брат Маркуса. Иначе, Лизель скормила бы Джесс собакам!
– Какого черта ты так валяешься? При ребенке? Ты выглядишь, как дерьмо…
– Пошел ты, – прошипела Мать Года и легла на спину, потеряв к нему интерес. – Плевать мне, как я там выгляжу!.. Вам всем на меня плевать!..
Филипп посмотрел на девичью грудь под мятой футболкой.
В свои шестнадцать, он был очень рослым, не по возрасту развитым мальчиком. Он миновал ту пылкую стадию влюбленности, когда не смел взглянуть Джесс в глаза, но ее груди все еще волновали.
Девушка была много старше его. На целых четыре года. У нее уже была дочь… и муж, годившийся им обоим в отцы. И его брат, ее же любовник. Что он любовник, Филипп не сомневался.
Когда у нее случались обломы с Фредом, Джесс позволяла зажать себя в уголке, поцеловать, потискать. Но кокаин постепенно, вытеснил и его. Теперь она позволяла к себе притронуться лишь тогда, когда Филипп приносил наркотики.
– Не хочешь пойти помыться? – грубо предложил он.
– Зачем?!
– Будь ты похожа на человека, мы могли бы сесть в твою тачку и съездить на Репербан.
– Забудь про это! – велела Джессика. – На веки вечные, вообще, забудь! Иначе, я все это расскажу мужу!
Филипп нахмурился.
Пару дней назад они обшарили каждую выемку в развалинах замка, но ничего не нашли. Джесс стала ныть, намекая, что он все выкурил и вынюхал без нее. Потом – истерить, а Фил – огрызаться. Она обозвала его сопляком, он ее – наркоманкой. Она влепила ему пощечину, он ей в ответ и, когда они оба покатились по влажной еще листве… все случилось само собой.
Филипп стал мужчиной.
– Долбаный скорострел! – «поздравила» его Джессика, столкнула с себя и села.
Он не обиделся. Отец говорил, что женщинам наплевать – хорош ты, или же плох. Все удовольствие у них в голове и если ты не попал им в голову, то можешь забить на технику. В голове Джессики жил не он.