- Как был жулик, - для отвода глаз подумал Иван Палыч про Сеньку,- так и остался.
Недавно Сенька от Палона крест получил. Удивительно это было для нас, словно чудо. А Сенька сам с нами над этим смеялся, говорил, что дураков больше нет, да и быть на войне не должно бы.
Сенька нам об'яснил эту историю так:
Напился как-то Палон Палоныч с полудня. К вечеру заговариваться стал и замолил такое, что и Сеньке даже понять невозможно. Потом взял будто командир помело, Сеньку в углу по швам растянул и стал ему внушать артикулы. Сенька командует, Палон исполняет, а как собьется с команды иль Сенька нарочно скажет: - Не так, наш-высок! - так по хайлу помелом.
- К но-о-гип! - Сенька орет, а Палон на плечо.
- На пле-е-чо!
А Палон Палоныч по роже.
Мучились, мучились так оба они, потом их-высок и спрашивает Сеньку:
- Сенька, ты как понимаешь: герой твой командир али нет?
- Так тошно, ваш-высок,- Сенька ему отвечает.
- А, тебе тошно? Тошно? Тошно стало, сукин сын!.. Значит по-твоему: нет?
- Никак нет, ваш-высок?
- Ага-га! Никак нет?!.
Никак не подладится, выбился Сенька из сил: нужно б сказать никак нет, а выходит так точно.
- Ну, брат, я тебе покажу, какой это такой никак не-ет!
- Так тошно, ваш-высок!
Совсем спутался Сенька, должно быть, тоже от мухи.
- Исполняй приказанье,- кричит командир,- спать укладам, сам спать ложись, а к утру вынь да подай мне десять аршин немецкой колючки: поглядим, как ты сам есть герой?
- Слушаю, ваш-высок! - выпучил Сенька глаза.
- А не достанешь,- кричит их-высок,- обе ноги в рот запихаю!
- Слушаю, ваш-высок.
Снял Сенька с их-высок брюки, стянул сапоги и в походную кровать повалил, как борова на опалку. Захрапел Палон Палоныч в обе ноздри, а сам в сонной руке крепко держит бутылку, побоялся на столе на ночь оставить, как бы не вылакал Сенька.
- Вы, ваш-высок, пробочкой, а то подумаете опять на меня...
Прильнул Сенька к горлышку; командир ничего:
- Не пропадать же добру,- Сенька ему говорит и пробку в горлышко сунул.
Сел Сенька о-за-край командирской кровати и задумался о солдатской судьбе. Хватануть нешто ему тоже метлом? Теперь на нем до утра молоти - не проснется.
- Ишь, што с пьяна придумал.
Хорошо знает Сенька, что Палон пошутил, да Сеньке теперь не до шуток: хочется ему коман-дира в дураки усадить!..
* * *
Утром проснулся Палон; глядит: Сеньку митька-прял. Нет Сеньки.
Сапоги стоят нечищенные, а на брюках лежит помело. В руке, смотрит, бутылка, и горлышке пробка, а в бутылке нет ничего.
- Сенька,- кричит их-высок.
- А я,- рассказывал Сенька, хитро прищуривши глаз,- с колючкой, десять аршин, отбил камнем с намотки, за дверью стою, дверь припер сапогом и сам хоть бы хны. Подошел их-высок, хвось в дверь пустою бутылкой:
- Сенька! Мошенник! - кричит,- отпирай!
Как бы не так, посиди, Сенька портки выжимает от двинской воды. Промучил так я его часа два, инда жалко уж стало... Слышу в трубку дудит,догадался, я в блиндаж, их-высок ко мне с кулаками, а я ему проволоку тычу под нос.
- Приказание ваше исполнил, ваш-высок.
- Что ты, смеешься, кобель?
- Никак нет,- говорю,- выш-высок приказали.
- Да ты, дурень, принял нешто в сурьез?
- Так тошно,- говорю,- видите мокрый...
Ну и начал я ему Петра Кирилова заправлять, какие у немцев окопы на том берегу, да как вода холодна в этой Двине, да как страшно к немцам ходить, хотя у них в окопах один человек на две версты. В полухмеле поверил.
- Ну, ладно,- говорит их-высок,- другой раз в зубы получишь, а сейчас приставлю за храбрость к кресту, ставь заливуху,- вспрыснем награду!
- Теперь, брат ты мой,- всегда прибавлял Сенька, тыкая в беленький крестик,- меня только царь разжаловать может и то если с музыкой, а без музыки даже никак невозможно: потому кавалер!
- Жулик ты, Сенька, а не кавалер,- сказал тогда ему Иван Палыч.
- Иван Палыч, дураки чай пить пошли и нас с тобою позвали.
Иван Палыч взял Сенькин крест и себе приколол.
- Идет,- Сенька ему говорит,- как цепочка купцу...
Намекнул было Иван Палыч Палону на счет того, что Сенька крест получил незаконно, да Палон так на него поглядел, что Ивану Палычу вспомнить чудно, и сейчас он хорошо не знает, что это Сенька все врал, аль и вправду он за Двину за немецкой колючкой полночью плавал?
- Сенька хоть жулик, а все же не трус! - задал себе Иван Палыч задачу.
Должно до полночи так промечтал Иван Палыч и забыл совсем, что сидит на кладинке в окопе. Вскочил он только, когда в стороне вдруг словно скрестились две огненных пики, словно это наехал казак на мадьяра и пики у них на скаку перевились концами, а над головой разорвалась большая граната. Ветер так и хлестнул под затылок. Фуражка с головы сорвалась и полетела кверху, в темную муть, ворот сам у шинели поднялся, как шерсть на спине у собаки, и Иван Палыча кубарем покатило к блиндажу. Насилу дверь и него отворил, ветер так и свистит, так и крутит и хлопает громко шинель-ной полой и задирает ее, как юбку у бабы. Еле вошел в блиндаж Иван Палыч.
- Тебе, Иван Палыч, Сенька два раза звонил,- говорит ему Прохор, выстави бороду из-под шинели,- просил передать, что у него никаких происшествиев нет.
- Жулик,- Иван Палыч сказал. Лег рядом с Пенкиным и тяжело, словно лошадь, вздохнул:
- Спокойного сна Прохор Акимыч!
- Спокойного сна, Иван Палыч!
По блиндажу, слышно сквозь земляной трехаршинный настил, забарабанил град-барабанщик в тугой барабан, засвистал в отдушину ветер, и на оконной дырке на стеклах в зеленом отсвете зарницы, распластавшей крылья в полнеба, повисли дождинки, как слезы на мутных, безумных глазах.
РОГАЧ
Долго не мог Иван Палыч заснуть. Мельтешатся в голове какие-то крючки да заковырки, о чем и голову то трудить бы не стоило, потому что сам Иван Палыч не в силах понять их и разрешить. Вертится с боку-на-бок Иван Палыч, а не может заснуть.
- Перед бедой что ли,- думает Иван Палыч и на оконную дырку глядит: полыхает в дырке зеленый петух и бьется зеленым крылом и, разгребая песок возле окна, песчинками стучит в стекла, и по мутному стеклу стекают дождинки и светятся призрачным светом. Солдаты поленницей лежат на нарах рядами, серые шинели на них, как валуны под дорожною пылью, только в изголовьях из-под воротов выпячены бороды, и бороды словно тихий ветер колышет и перебирает руками, заострились, как у мертвецов, кверху носы, а в ногах торчат грязные, вымазанные желтою глиной сапоги,- по блиндажу идет задушенный тяжкий храп, и с храпом мешается булькающий свист из ноздрей.
- Один только я не сплю,- думает Иван Палыч,- будто мне надо больше другого. Вот чортова служба... Теперь, уткнувшись в бабу, спал да спал бы на печке.
Рядом с Иван Палычем - Пенкин, лежит, словно связанный, не всхрапнет, не перевалится с боку-на-бок, только изредка с его стороны из-под шинели слышится глубоко задержанный вздох.
- Прохор Акимыч,- тихо спрашивает Иван Палыч,- Прохор Акимыч, не спишь?
- Сплю, Иван Палыч, сплю и тебе того же желаю.
- А мне что-то не спится. Лезет в голову разная фальшь, никак не могу отвертеться.
- Сходи, помочись, небось чаю надулся.
- Нет, я на ночь пью осторожно. Как ты думаешь, Прохор Акимыч,- скоро?
- Что, скоро?
- Скоро Бог о нас вспомнит, сукиных детях?
- Вон ты о чем, Иван Палыч... Об этом солдату думать не надо: можешь мозги сшевельнуть!
- Уж больно, братец ты мой, надоело.
Иван Палыч сплюнул, не подымаясь, через шинель, губы отер бородой и к Прохору опять повернулся.
- Ты, Прохор Акимыч, вот что скажи, ты в писаньи гораздый: там что, об этом нет ничего?