Не взмахнуть этим крыльям с земли!
Не подняться с земли этим птицам!
Оттого-то и прыгает по этой земле человек, как резиновый мяч, брошенный детской шаловливой рукой, вечно спешит он, не зная покоя, не ведает тишины, уединенья не зная даже в ночи, когда распускается синим цветком под высокой луной потаенная жизнь сновиденья, потому что закроет человек усталые очи, а камни грохочут и ночью, и улица булыжной трубой сотрясает его ненадежное ложе: потому-то и спит городской человек, грезя и бредя во сне недоделанным делом, то ли молот держа в усталых руках, то ли холодный рычаг от бездушной машины, то ли кошель с тайной, при свете дня на дне невидимой дырой...
А коль забредет сюда в улицы, изогнувшие в каком-то тайном недуге свои выложенные булыжником спины, ненароком зайдет зеленый странник какое-нибудь деревцо, так и стоит возле подъезда или где нибудь в стороне, как отрепаный нищий, покрытый уличной пылью, протянувши бессильную руку в дырявых заплатках полуомертвелых листов для подаянья, но пройдет много народа, да и не пройдут, а пробегут и проскачут, каждый по неотложному делу или безделью, пройдет много за лень мимо народу, и никто его не заметит... и копейки никто не подаст...
Разно только в глубину зеленых, в пыли потонувших очей, спрятанных где-то глубоко-глубоко В зеленых глазницах, посмотрит ему, печально понуривши голову на стоянке, извощичий конь, пока его хозяин, седока поджидая, сидит, как барин, и пролетке, на спинку сиденья откинув кудрявый мужиций пробор, и грезит оставленным домом, хозяйством, и спорит в полузабытьи со сварливым соседом из-за лишнего лаптя надельной травы... посмотрит конь в зеленые очи, голову ниже уронит и тоже заснет, вспоминая во сне неизвестно о чем-то далеком, зеленом, душистом, лежащем теперь перед глазами, как бесконечный зелено-пушистый ковер...
Думал так Зайчик, шагая с окраины в город... и спотыкался о камни.
* * *
Из улицы в улицу, по площадям и переулкам везде столько народу, столько разбросано лиц перед глазами, столько в глаза устремлено чужих и по чужому уставленных глаз, то ненавидящих без всякой причины, то испытующих: кто ты такой? - оставляющих след за собой, который висит, как паутина, то заранее любящих, только таких из тысячи встретишь разве одни.
Глаза утопают в этом роскошестве глаз.
От множества глаз в глазах у тебя поплывут золотые круги, в голове зашумит и затуманит, как будто поплывут глаза по бесконечному морю глазной синевы, сероты с янтарным отливом, вороненой стали зрачков,- жгучей и вместе холодной, как раскрытая бездна,- черных мужских ненавидящих, женских к себе в глубину узывающих глаз...
Хорошо, хорошо плыть в беспечной ладье без весла и кормила всему верящих, все любящих глаз по этому бесконечному морю, в котором никогда не бывает покоя!!
Все сливается в ропот, земля ходит под ногами, как под рыбацкой лодкой ходит волна...
В такие дни в пригороде у заставной дороги, по которой ездят одни мужики по утрам на базар из ближней деревни на дрянных лошаденках в телегах, похожих на гроб, в которых лежат бараньи туши с перерезанным горлом, с головами, свесившимися с боков, чтобы чертить искаженной губой по ободу колеса и дразнить голодных собак и людей в рабочих слободках,- в такие дни черный встает сатана и вертит всем городом из-за заставы, как шарманщик вертит шарманку!..
* * *
Идет Зайчик по улице, кишащей, как тропа в муравейник, разбежался глазами и в черной думе наступает встречным на ноги...
Взбаломучена улица, люди снуют и спешат, у одних лица печальны и строги, эти тихо идут, сами у них подгибаются ноги, словно их кто по коленям хлеснул, у других... а впрочем, такие лица у всех: они сами на себя теперь не похожи.
Спешат люди - мужчины и женщины, тянут насильно за руки за собой ребятишек, чертящих башмачком о панель.
Спешат молодые и старые, автомобили и лошади - все смешалось в одну набитую туго толпу...
Только изредка пройдет не спеша, щурясь в золотое пенсне иль монокль, какой-нибудь столичный щеголь, питерский франт, которого с Невского нипочем не прогонишь дубиной...
- Да... все же счастливчики есть...- сказал Зайчик вслух, рассуждая с собой, встретив румяного юношу, одетого модно, с иглы: машет он презрительно тросточкой, заложил руки в карман и идет походкой молодого ленивого льва...
- Есть... фон-бароны!..
- А вы?.. вы разве так уж несчастны?..
Зайчика кто-то тронул за руку, за ним шла, очевидно, давно уж какая-то женщина, одетая в серый английский костюм очень дорогого сукна, в густой вуалетке,- показалась она Зайчику столь же молодой, сколь и красивой...
- Простите меня, сударыня... извините меня... я, кажется, вас немного толкнул...
- Да... наступили на ногу... чуть-чуть... меня очень занимает: о каких счастливцах вы говорили?..
Женщина смотрит на Зайчика просто и прямо, под вуалеткой насмешливая улыбка, и которой все же больше любопытства и доброты...
- Я очень не люблю несчастных людей, хотя счастливой себя назвать не могу...
Зайчик чуть приостановился и как-то невольно протянул женщине руку, женщина быстро схватила ее и подцепила под локоток.
Как давно знакомые, пошли они дальше, неловко натыкаясь друг на дружку в людской толчее.
- Да, я тоже, пожалуй... О счастьи своем я думаю часто... реже о счастьи других!
- Разве?.. Думать о счастьи - уже наполовину быть несчастливым!..
- Это, пожалуй, и правда...
- Нет... нет... я глупость сказала: несчастным я нас не считаю!
- Я очень счастлив на... несчастье!
- Тоже ведь счастье?.. А счастливым быть нужно... и важно! Я не люблю несчастных людей, да их никто ведь не любит! Однако... давайте о чем нибудь повеселее!
Женщина крепко прижала его руку к себе и весело засмеялась.
Зайчик смотрит в прыгающие глаза и сам себе начинает не верить: под вуалеткой знакомые дорогие черты, солнце ли так освещало лицо женщины, идущей с Зайчиком рядом, при каждом повороте головы выдавая всё большее сходство, призрачен ли свет вообще в этом меркотном городе, да еще осенью, когда все предметы, строения, деревья и люди, кажется, светят насквозь,только не может Зайчик оторваться и не смотреть на чудесную игру осеннего солнца: пусть оно шутит с ним, лицо женщины все больше и больше становится похожей, нежней и прекрасней.
Да и было ли все это удивительным в том положении, в котором очутился Зайчик, вчера лишь еще только потеряв Клашу, как ему показалось, уже навсегда...
Трудно привыкнуть к сердечной потере: словно вот был на руке дареный на долгую память перстень, в перстне камень самой чистой воды... и вот, теперь, как равнодушно смотреть на пустое гнездышко в дареном кольце?..
Долго потом будешь под ноги смотреть, где бы ни шел и о чем бы ни думал, и каждый простой стекляшок, валяющийся в панельной грязи, потянет к себе наклониться, поднять, поднести на ладони близко к глазам: такова уж сила любви в человеке и равная ей горечь утраты.
Зайчик шел, молчал, упорно под ноги смотря, женщина тоже молчала...
- Вы... вы... о чем думаете? - тихо спросила она.
- Я думаю?.. думаю вот о чем: как вас зовут?.. и какое у вас может быть имя?..
- Да вы бы спросили: чего же тут думать?!..
- Да, мне бы хотелось бы знать...
- Нет, я не скажу: у меня глупое имя... я сама себя зову по другому...
- Мне хотелось бы знать, как вас зовут?..
- Как окрестили?.. на что это вам нужно?.. так точно?..
- Нет, вы, ради Бога, со мной не шутите... мне нужно всерьез...
- Вы, должно быть, на меня загадали?.. Скажите, правда ведь?.. да?.. по-моему, вы сейчас шли и гадали... судьбу...
- Это, может, и верно... как понимать...
- Ну, вот видите!.. у меня был такой один штабс-капитан... знакомый: идет по улице и тумбы считает, загадает вот так от угла до угла, сколько их будет,- как ошибется: значит - убьют!..