- Нечистая сила, важно было наметил! - радостно подумал Иван Палыч, еще плотнее подбирая под себя длинные ноги,- мимо! Мимаком теперь пойдут!
* * *
Снаряды ложились и вправо, и влево от Иван Палыча, и казалось ему в страхе и смятении, что пляшут, подскочивши над землей, раскаленные гранаты, видно, кажется, их в темноте, так что вот поймать даже можно, лосные, как сомы из перши лезут, салом для легкого хода смазаны немецким, и вокруг них вьются и взвиваются снова с земли, улетают назад в небо испуганные снежинки. Там и тут то и дело ухало, охало, ахало, и визжало вверху, и сама земля в этом уханьи, кажется, металась, как безумная, не находя на земле себе места.
Иван Палыч уткнулся носом в рукав, припал к земле лицом и стал думать о том, как теперь на деревне без него справляется баба, не балуется ли, ляд ее возьми, как другие, с пастухами, и как бы хорошо теперь переменить старую кобылу на меринка, потому что какой год не жеребится.
Любит трусливого смерть!
Храбрецов же... совсем не бывает!
Страшного не страшиться?.. Эн он роет, сразу с одного маху, могилутридцать мертвецов уложишь!
* * *
Всю ночь Иван Палыч пролежал в ямке, рукой не шевельнул, головы не поднял!
Только к самому свету как-то вдруг немцы оборвали стрельбу. Иван Палыч пролежал с полчаса в тишине, еще не веря ей, в ушах продолжало греметь и грохотать, как будто в них катилась с большой бочкой телега.
К тому же было Иван Палычу тепло, несмотря на шинеленку, в которой ветер ходит, густо его закидало землей и сверху припорошило снежком. Одним глазом, чуть высунувшись из ямы, Иван Палыч недоуменно различил на востоке красную бровку, нежно положенную на самый закраек земли; вот-вот свалится словно стручек!..
Как будто там кто-то тоже высунулся и теперь пугливо заглядывает за окопную стенку, еще не доверяя затомелым в страхе глазам.
Иван Палыч привстал на колени, отряхнулся от земли и от снега и широким крестом перекрес-тился на бровку.
- Отцу и сыну: солнышко вижу!
Поднялся на ноги и опять перекрестился: кругом и не узнаешь, словно кто за ночь подменил всю местность! Вчера лежало все черное, неуветливое, обугленное от осенних рвучих ветров, теперь, словно после бани, в чистой белой рубахе с лицом покойным и счастливым. Вон деревцо за окопом, прямо у Иван Палыча перед глазами, опустило свои оббитые шрапнелью руки и так на него и смотрит, словно втихомолку сбегало в солдатский околодок, где ему положили на руки повязку, запеленавши их в белоснежную марлю.
Даже ям от разрывов не видно, припушило их пухлым снежком и незаметно, только в окопном ходу вырван бок, и разрушена стенка вправо от Иван Палыча, и в этой окопной прорехе такая же тишина и чистота убеленная, Двина, как крыло прямое сизое, упавшее с неба в полуночи между немцем и нами, как вещий знак мира и тишины.
- Немец свое, а Бог свое! - сказал вслух Иван Палыч,- экая же благодать! Первое дело теперь: доложиться, потому чего бы не вышло!
Иван Палыч быстро зашагал по окопу, как раз на полпути к Зайчикову блиндажу должен быть пост, кстати поверить часового.
Но ни часового, ни караулки Иван Палыч не нашел, в том самом месте замахнулось на него из за окопа бревно, застывши над головой, а в прогале, в окопном ходу торчала из снега нога в солдатском сапоге с широкой казенной подошвой и вверх каблуком, на котором весело горела подковка.
Иван Палыч скосился в немецкую сторону и, пригнувшись к земле, прошмыгнул через яму.
* * *
Больно заколотилось у Иван Палыча сердце.
Был человек - нет человека, легко тоже говорить да ставить похеры в чередовом листу! И то уж нарядный листок больше похож на кладбище, на котором спутались могилы и похилились набок кресты.
Видно, что в этой части окопов был самый сильный обстрел, как будто и в самом деле мстил с того света злополучный немец, неживыми глазами из Двинской воды разглядев, в каком месте Зайчик схоронился в землянку.
Вини - не вини Зайчика, а случай для немцев был и в самом деле обидный!
Зато и накорежило за ночь: Иван Палыч то и дело пригибался, держась за фуражку, перебегая в прорывах, и даже в расплохе, после сапожка с веселой подковкой, проглядел Зайчиков блиндаж - как раз в этом месте торчали, как ребра обглоданные волками, столбы и подпорки окопной стены, и там и тут зияли глубокие впадины от разрывов, а колышки, на которых еще вчера густо висела перед окопом заградительная колючка на случай атаки, должно быть, убежали со страху, потому что духу от них никакого, косточки нигде не видно.
Только когда пробежал окопный прорыв и разогнулся, Иван Палыч заметил прошибку и обернулся: посредине прорыва стояла землянка, запорошенная снегом, как бы присела она еще ниже к земле и издали похожа была на могилу.
Иван Палыч плюнул и пополз обратно, носом тыкаясь в снег.
- Главное: из-за чужого дела, а неровен час: застрелют! Ну, да как никак: командир!
Подобрался Иван Палыч под бугорок и сначала было рукой махнул: Зайчиков блиндаж скособочило в три погибели, слева он еще глубже подался в землю, а справа ему выворотило стену и накренило ее на блиндаж; от дверки только на петле щепка осталась, и сквозь заднюю стену в небольшой прогал, вырванный бомбой, мирно смотрит небо - синим, недрогнушим глазом.
Просунул Иван Палыч голову и только мыкнул: Зайчик неподвижно лежал в углу, прислонив-шись к сбитой набок стене, стена вот-вот завалится, а с потолка уперлись в пол два переклада, из-за которых высунулась углом цементная плитка и выдавилась мясистая желтая глина.
Стол отбежал со средины к стене, видно, ища у нее приюта, но она навалилась на него, и у стола под тяжестью перепутались ножки, а на походной койке развалился поперек большой комель от бревна, выскочивший, словно с испуга, из стенки.
- Ваше-высоко! Ваше-высоко! - зашептал Иван Палыч, не попадая зуб на зуб,- живы аль нет... Микалай Митрич, родимый, слышите, что ль?..
Но Зайчик не шевельнулся. Разметалась под ним шинеленка, и один сапог по колено уже завалило сверху песком.
Подобрался Иван Палыч на локтях к лежащему Зайчику и тронул его за рукав, рука подалась, потянул ее Иван Палыч: теплая, слышно даже, как под кожей стучит кровь, перепуганная смертью, лицо бледное, только у мертвенных губ жалобно застыла тихая улыбка.
- А ведь жив! Жив! - радостно подумалось Иван Палычу,- ей богу, только половину мертвый! Скажу: голыми руками командира откопал!
Подхватил Иван Палыч Зайчика одной рукой на перехват и, трудно дыша и обливаясь потом от усилия и страха, что вот теперь, в самую последнюю минуту, блиндаж и обвалится, стал пятиться к выходу. Зайчик покорно за ним подавался, чертя по полу головой и обдавая Иван Палыча тежелым перегаром.
- Так бы пьяненький на тот свет и заявился, святых-то всех бы пересмешил, чудная душа,- думает Иван Палыч учуяв этот душок,- вижу вчера, что нарезался через меру!
Выкарабкался Иван Палыч на волю, уклал Зайчика под ноги и стал оттирать ему снегом виски и затылок. Зайчик чуть шевельнул рукой, приподнял ее, как будто падал и хотел в этом падении ухватиться за штанину Иван Палыча, показалось, открыл красные набухшие веки и одну секунду поглядел на сапоги Ивана Палыча непонимающими глазами, в которых еще не обсохли и тихо теплились вчерашние, совсем Иван Палычу непонятные, слезы.
- Ваше-высоко! Ваше-высоко - радостно вскрикнул Иван Палыч, но Зайчик только передох-нул и снова крепко зажмурил глаза.
- Отойдет авось... отойдет: первый снег, он лучше лекарства помогает: быть тебе, Иван Палыч, теперь кавалером!
Взвалил Иван Палыч Зайчика на плечо и, прикрываясь им на дурной случай от немецкой пули, во весь рост, не сгибаясь, пошел по окопу, откидывая перед собой чудную, ни на что не похожую тень.