Человек всю жизнь пытается написать мелодию жизни и смерти. И каждый раз промахивается. Каждый раз терпит неудачу, а в конце умирает, полный сожалений. Это и есть жизнь. Поиск мелодии, которую запомнишь на всю жизнь.»
Я убежал. Ушел из Люцио. Подальше от Марии. Подальше от Киры. Я просто бежал по дороге на восток. Потом дорога оборвалась, и начались поля. Заросшие бурьяны, опушки. Я бежал под палящим солнцем, весь потный, грязный от прилипшей пыли. Потом был лес, в котором я ободрал все тело ветками. Еще был ручей. Я убежал очень далеко.
В то место, где не было никого. Место, о котором никто не знал. Самое укромное место. Это было огромное поле сахарного тростника (я знал, что это он). Я упал посреди поля, на влажную и сильно пахнущую траву. И уснул. И видел самый длинный сон в своей жизни.
Я был все в том же поле. Но тростник был реже, стал выше, и вообще перестал быть тростником. Это был бамбук. Я ощущал его запах, как каплю концентрата на кончике языка. Не было ни жарко, ни холодно. Не было никак.
Я сидел в маленьком лесу бамбука, на берегу маленькой речки, почти ручья. А на противоположном берегу появлялись образы, миражи. И голоса переполняли мою голову.
– Этот Кевин ни на что не годен. Целыми днями сидит в своей комнате. Хоть бы на улицу вышел, девушку нашел. В семье не без урода.
– Лентяй до мозга костей. Учиться не хочет, работать не хочет. Только просаживает деньги родителей. Бесполезный нахлебник. Поскорей бы избавиться от него.
Да, я убежал из Люцио. Но я не смогу убежать от мыслей. От комплексов. От страха. Мой выход – только смерть.
– Что о себе возомнил этот мальчишка? Умом не вышел, на лицо не красавец, а строит из себя не понятно что. Такой гордый. Неужели все слабаки и трусы такие высокомерные? Выскочка. Сам себе копает яму одиночества.
Самое тяжелое – то, что тебе никто не поможет. Никто не сможет тебя понять, что ты чувствуешь и что думаешь. Тебе могут посочувствовать, могут пожалеть. Но никто не станет решать твои проблемы. Все мы одиноки. Никто никого не понимает. Так зачем мы живем?
– Я бы дружил с ним, если бы он не был таким лжецом. У него нет лица, – сказал Марк-Мирон.
– Я бы хотела с ним общаться. Но он сморит на меня, как на последнюю шлюху. Он буквально дышит ненавистью к девушкам, – сказала Мария.
– Я рад, что ты ушел из дома. Не хотелось выгонять такого бедного мальчика. Мне надоело смотреть каждый день на твое грустное лицо. Думаешь, у тебя одного бывают неудачи? Мужик ты или нет? – сказал Карл и растворился на противоположном берегу.
Я старался думать о другом. Гнал мысли прочь. Но она пришла. Она всегда приходит. На противоположном берегу появилась Кира. Спокойная, строгая. Она смотрела мне в глаза. Я желал, чтобы наше молчание продолжалось. Пока я не проснусь. Я знал, что она скажет, но не хотел, чтобы она это сказала. Кира, походу, видела это. Видела мои мысли. Она рассмеялась. Это был победный смех.
Я знаю, что проиграл. Я влюбился по уши, а она нет. Я проиграл.
Я ждал, сидя на своем берегу. Ждал приговора, ждал кары, ненависти, грязи в лицо. Я ждал, с упавшим сердцем, во власти страха, всем существом трясясь. Как перед лицом Господа Бога и его Судного дня.
– Кевин.
Это оглушило меня. Я смотрел, не отрываясь, в ее глаза.
– Милый Кевин.
Из-за этого я простил ей все на свете. Все обиды прошли. Одно слово выгнало весь яд с моего тела и моего мозга. Я вспомнил, с новой мощной силой, что безумно люблю ее. Мою жестокую Киру.
– Я бы была твоей девушкой. Я бы любила тебя, Кевин. Гуляла бы с тобой под луной. Я бы защищала тебя. Приносила бы радость и уносила бы печаль. Заживляла раны и подставляла руку, если ты устанешь. Я была бы только твоей.
Если бы ты любил меня, а не хотел моего тела.
Если бы хотел защитить, а не сделать больно.
Если бы не боялся потерять, вечно ревнуя и подозревая.
Если бы думал обо мне, как я думаю о тебе.
В ее голосе не было укора. Во взгляде не было злости. Была печаль. Тихая грусть. Она ждала меня, а я не пришел.
Она растворилась в воздухе. Теперь навсегда. Я знал, что больше никогда не увижу ее.
Появилась сестренка. В красном платье. Она не изменилась, столько лет прошло, а я храню ее образ. Я помню ее голос, почему-то взрослый. Она была очень умной девочкой. В груди защемило.
Она умерла. Или погибла. Или исчезла. Она перестала быть, перестала звать меня по имени. Я больше не гуляю с ней, не держу ее маленькую ручку. Я не вижу ее серых глаз. Мы больше не болтаем о всякой ерунде.