Вика, только во сне приходящая ко мне.
Вика, к которой я обращаюсь с молитвой в трудную минуту.
– Я скучаю по тебе, Кевин.
Я тоже очень сильно скучаю по тебе, сестренка.
Появился отец.
– Кевин, сынок.
Я бы хотел расплакаться или закричать, чтобы снять напряжение. Отец жесток, бескомпромиссен. Смотрит в самую суть и говорит только по делу. Наверное, он не любит меня. Наверное, я не его сын.
Подобными мыслями я пытался вызвать в душе чувство ненависти или обиды. Но вся злость разрушалась об спокойствие. Отец спокойно смотрел на меня, и первый раз в жизни его взгляд не был туманным. Он был трезв, абсолютно собран. Темная густая челка, прямой нос, аккуратные очки, впалые щеки. Отец был худой, как и я. Отец страдал, как я, а может и хуже. Он многое повидал в жизни.
– Каждый переживает тяготы в своей жизни. Все люди страдают, Кевин. Все чувствуют тоже, что и ты. Говорить о своих проблемах – это не слабость. Ты можешь плакать, или говорить, есть люди, которые выслушают тебя и поймут.
– Но не ты, отец, – сказал я, – почему тебя постоянно нет, когда ты мне так нужен? Почему твоя помощь – лишь голос в телефонной трубке? Папа, куда ты пропал? Почему, почему ты вечно пропадаешь?
Отец рассмеялся. И улыбнулся. Никогда я не видел этой улыбки. Доброй. Чистосердечной. Он смотрел на меня, как на любимое дитя и улыбался.
– Кевин, я никогда не брошу тебя. Никогда не уйду…
– Тогда к чему весь этот цирк? К чему эта чертова деревня вместе с чертовой Кирой? Ты ведь не отправлял меня ни в какое прошлое, верно? Ох, что за фарс… все было так глупо. И якобы машина времени, люди в костюмах, бестолковые документы. Зачем, скажи?
Отец еще больше заулыбался. Пропала та добрая улыбка. Он смотрел как обычно, с насмешкой, и говорил язвительно.
– Я думал, ты уже понял. Видимо еще не вырос. Ну, какой парень не хочет съехать от родителей, найти девушку, устроиться на работу? У меня никогда не было отца, я жил на улице и воровал. Я постоянно дрался и постоянно убегал от полиции. А чего тебе нужно для счастья?
Я не смог ответить.
– А ты… ты не записал меня?
– Что ты, нет конечно. Я не могу вписать собственного сына в симфонию Смерти и Жизни. Это противоречит Кодексу.
Он посмотрел на меня внимательно и долго.
– Я знаю, чего ты боишься. Что вся история, от машины времени до побега из Люцио один большой сон. Боишься проснуться в пыльной квартире совсем один, не молодой и одинокий. Старый неудачник, бредивший идеей поймать в сновидениях Киру…
– А Кира реальна?
– Конечно. В каком-то смысле.
Я задумался. И пока думал о всякой ерунде, понял, что скоро отец исчезнет. Скоро я проснусь. Хотелось спросить у отца совета, жизненного навета, что и как мне делать. Хотелось подольше послушать его голос.
Но вопроса не было. Я ничего не придумал.
Мы молчали. Мир сновидений начал распадаться. Я стал чувствовать реальный мир – холод, колючую траву, касание ветра.
– Скоро я уйду. Навсегда. Жизнь бессмысленна, если нечем заняться. Когда ленишься, приходят мысли о суициде. Придётся найти дело, которому ты посвятишь все время и всю энергию. Все так живут, и по-другому никак. Попробуй найти Киру. Еще раз. И не молчи, Кевин. Признайся ей. Скажи, а не отдавай глупые письма. И не бойся. Все равны перед смертью.
Отец протянул мне руку, в первый раз в жизни. И я почувствовал сухую твердую ладонь человека, прошедшего через многое. Последнее, что я помнил – листья бамбука, шелестящие на фоне неба.
Я проснулся в поле сахарного тростника.
«…синее небо застывает перед глазами, когда ты произносишь имя; имя того, кто приходит по ночам в кошмарные сны, безмолвный и величественный; наводящий ужас шторм в бесконечном океане. А на самом дне я нашел то, что искал годами – смерть в объятьях чудовища…»
Я хотел для начала попросить у всех прощения, кому доставлял неудобства – Карлу, Марии, Кире, соседке напротив, директору школы, которую я забросил. Забросил еще тогда, пока жил с отцом. Проблемы в школе, ну вы понимаете.
Меня перехватил Вольф. Как всегда, хорошо выглядящий, в новом чистом костюме, с идеальной прической.
– Пройдемте со мной, молодой человек.
Мы направились в отель, в котором я снимал комнату.
– Не хочу тревожить Карла, – сказал Вольф.
Он кивнул консьержке в регистратуре, мы поднялись в мою комнату. В номере было пусто и темно, возле зеркала на крючке висела моя старая кожаная куртка. В кармане еще оставались сигареты, и мне захотелось закурить.
– Присаживайся, Кевин-Томас.