– Будем ждать, – сказала Кира без улыбки, задумчиво.
Мария ушла из школы. Марк передал, что она переезжает в какой-то «оккупированный» военный город, в школу для девочек. Это звучало удручающе, поэтому я старался не думать об этом. Дело шло к осени; вечером уже не было оранжевого неба и ласкового ветра. Все больше затягивало серым, воздух становился свинцовым. Шли дожди. Карл все время пропадал на работе, а я уволился со своей, поэтому постоянно сидел дома один, в пустой комнате с протекающей крышей. И не знал, куда деться. Я очень скучал. Часами я лежал на бетонном полу и смотрел в потолок. И ненавидел себя.
И тогда я стал думать об убийствах. В основном я представлял смерть Киры. Да, это был хлеб моего разума того времени. Ничего мне не приносило удовольствия большего, чем представлять мучительно долгую агонию смерти этой дрянной девчонки. Я убивал ее у нас дома. Топил в ванной во дворе. Переезжал на машине. Скидывал с крыши небоскребов родного города. Нередко бросался вслед ей. Совсем недавно я любил ее мысленно во всех формах и позах. Теперь же мое счастье составляли только ее страдания.
Помимо Киры я представлял и других ребят. Марию, Марка, Мирона. Причиняя им боль мысленно, я утолял свою собственную боль. Их кровь была бальзамом моего сердца, а крики – песней. Я ненавидел каждого в этом дрянном городке.
Не знаю, почему сахарный тростник. Возможно, эта трава не была им. Я стал часто путаться. В словах и мыслях. Все казалось нереальным. Правда, ну как я мог путешествовать во времени? Бред.
Последнее время я только и делал, что приходил в это заросшее поле, падал на землю и лежал. Или тихонько плакал. Или смотрел в небо. Что сейчас? Осень? Зима? Я не знаю. Я вдыхал запах травы (или тростника). Мне хотелось убить Киру именно здесь. Не знаю почему, но это место мне казалось самым лучшим и красивым. Иногда маленькие звери пробегали по траве, шуршали то тут, то там. Поле заброшено, оно находится далеко от Люцио, и сюда никто никогда не заглядывает. И тут свежий воздух. Это место идеально, чтобы похоронить тело Киры. Я не думал, как мне ее похитить и убить, но знал, что делать это следует ночью. Ночью мне легче дышится, поднимается настроение, воздух слаще, мысли быстрее. Ночью мне все кажется сказочным.
Напоследок, до того, как все закончится, я хотел бы еще раз увидеть девочку в красном платье. Зачем? Не знаю. Хотел поговорить. Увидеть ее. Она так похожа на мою младшую сестру. Мою мертвую младшую сестру. Это странное место. Как будто неживое, застывшее во времени, застрявшее в пыли, душное, тесное. У меня слезы наворачиваются, когда вспоминаю, как бродил по улицам совершенно один, скучающий, без единой мысли в голове, печальный. И не было сил улыбнуться. Или закричать. Как труп я бродил по этим улицам, не замечаемый никем.
Кира, мой цветок! Знал бы я, о чем ты думаешь. Какие слова говорить и что делать. Теперь ты безвозвратна, ушла от меня навсегда. Странно, но это один из обязательных этапов жизни. Странно, но ты должен страдать.
Были мысли уйти от Карла, снимать квартиру в другом месте. Хотелось уйти, убежать, спрятаться. Изменить обстановку, увидеть другие лица, другое небо. Нескоро до меня дошло, что дело не в месте, а во мне самом. Что если тебе плохо в одном месте, то будет плохо и в другом.
О чем я жалею? Ни о чем.
Чего я хочу? Ничего.
О чем мечтаю?
Кого люблю?
Кто я? Никто. И никогда никем не был.
И стоял, как чистый лист бумаги, кристально чистый, просветленный, под дождем возле дома Киры. Глубокой ночью, безлунной, беззвездной, самой черной. И был ум трезв и ясен, как никогда. Мысли текли спокойно, ровно, осознанно. В кармане рука сжимала складной нож. Быстрым ударом по горлу. Ни единого шанса на спасение. А потом на руках до поля сахарного тростника. Вода заливала за воротник.
И зазвонил телефон, который я не клал в карман. Мне позвонил отец. Я принял звонок. Столько слов хотелось сказать. А я просто молчал в трубку. Возможно, это был последний разговор с отцом. Возможно, это был самый душевный диалог, который у нас происходил. Этот разговор мог все изменить, абсолютно все. А я молчал. Отец сказал, да, я узнал его голос, этот живой, хриплый, самый приятный голос на свете; голос, подобный стене, способной защитить от чего угодно. Голос, ради которого я жил. Я жил от встречи до встречи с отцом. От звонка до звонка. Он сказал:
– Кевин, ты слышишь меня?
Радость переполнила мое сердце.
– Да, да, я слышу тебя. Папа, где ты? Папа, все хорошо? Папа…
Я смеялся и плакал. Я был вне себя от радости и ярости.
– Папа…я был на кладбище, а там…там могилы. Наши. Папа, где ты?
Я хотел закричать: «Забери меня отсюда», но сдерживал эмоции, как мог, потому что папа мог этого не одобрить. Если бы он сказал идти пешком до родного города, я бы пошел.