Теперь несколько замечаний о судьбе и свободе воли. В одном из писем Андрея Дмитриевича, полученном мной из Горького в 1982 г., он, говоря о науке, в частности, пишет: «…ну ладно, подождем. Будущее покажет, кто прав, покажет всем нам и многое другое. К счастью, будущее непредсказуемо, а также (в силу квантовых эффектов) – и не определено».
Здесь не только констатация вероятностного характера законов квантовой теории, и относится сказанное не только к науке. И в истории, и в личной судьбе будущее не только непредсказуемо, но в каждый данный момент оно просто не существует: возможны разные сценарии, в том числе и с прямо противоположными результатами. Выживет человечество или нет, погибнет данный политзаключенный или нет и т. п. – результат может зависеть от личных усилий, от личного действия (или бездействия) сейчас. С этим непреходящим чувством ответственности жил Сахаров. Тем более что он ясно понимал ужас ситуации, знал, что падение человеческой цивилизации в бездну может произойти в любой момент. Насколько он был прав, подтверждают сравнительно недавно рассекреченные в США и в РФ эпизоды, когда мир был на грани гибельного обмена термоядерными ударами между СССР и США (см. главу 11).
Куда идет История? Сахарова мало интересовали гадания «что будет?» – он сам творил это будущее. Есть ли законы у Истории, или она, как правило, почти в каждый момент находится в точке бифуркации, то есть математической непредсказуемости? (Этот образ, характеризуя положение в стране, использовал Сахаров в своем выступлении в ФИАНе 11 декабря 1989 г., за три дня до кончины.) «Важно только то, что уже произошло», – ответил мне Андрей Дмитриевич на вопрос: «Что будет?» Разговор происходил в 1977 г., после ареста Орлова, Гинзбурга, Щаранского и других членов Московской Хельсинкской группы. «Важно только то, что уже произошло», а «будущее не определено» и «оно творится всеми нами в нашем бесконечно сложном взаимодействии». Такова внутренняя установка Сахарова.
Ныне рассекреченные документы Политбюро ЦК КПСС и КГБ СССР, приводимые в книге, говорят об удивительной вещи: к мнению Сахарова прислушивались на самом верху, его предложения формировали глобальную политику, и не только в сфере планирования развития ракетно-ядерных вооружений, как это имело место в его «бомбовый» период. Оказывается, его запущенная в самиздат, изъятая при негласных обысках и представленная КГБ в Политбюро объемная брошюра «Размышления…» 1968 г. была еще в июне 1968 г. (за месяц до публикации за рубежом) не только внимательно изучена Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежневым и по его указанию другими членами Политбюро, но существенно повлияла на международную политику СССР. Отсюда договор СССР – США 1972 г. об ограничении противоракетной обороны, политика «разрядки», принятый по предложению СССР Хельсинкский акт 1975 г. с его правозащитной «третьей корзиной».
А если власть имущие игнорировали его предложения (а они игнорировали все предложения по либерализации – гуманизации внутренней политики СССР), то Сахаров не отступал, а только наращивал усилия, изыскивая новые и новые способы давления – с разных сторон в одну точку, достигая кумулятивного эффекта и добиваясь победы хотя бы в малом, хотя бы в конкретном частном случае. И такие неординарные победы неизбежно меняли нечто в самой структуре власти неуступчивого тоталитарного государства, приближая перестройку.
Настойчивость, целеустремленность Сахарова наглядно видны и в последний год его жизни, когда он стал политиком (главы 30–32). Эти усилия Сахарова актуальны и сейчас – см. в эпилоге п. «Сахаров и наше непростое сегодня…».
И еще несколько частных замечаний, возможно объясняющих, почему Сахаров в его общественной деятельности был столь эффективен. Его выступления – не речь пророка, провозглашающего истины в конечной инстанции, а всегда приглашение к размышлению.
Сахаров пишет, что ему близка позиция польского философа Лешека Колаковского, и поясняет: «Это тайное сознание противоречивости мира… Это постоянное ощущение возможности собственной ошибки, а если не своей ошибки, то возможной правоты противника».
И еще цитата: «Самое удивительное в Сахарове, то, что “he is not angry” (“он не сердитый”)», – сказал мне американский физик Джереми Визнер, когда мы вышли с ним после вечера, проведенного у Сахаровых на улице Чкалова. «Он не сердитый» – удивительно точно и по-американски лаконично сказано.