И если на улице кто-либо подходит и заговаривает с Андреем Дмитриевичем, то и такие попытки общения пресекаются.
Ссыльные по закону имеют право свободного передвижения в пределах административного района ссылки. У дверей квартиры, где поселен Сахаров, установлен круглосуточный милицейский пост, а передвижение Андрея Дмитриевича по городу возможно только под усиленным конвоем лиц в "штатском".
Обыски и изъятие документов (рукописей, писем) у ссыльных могут проводиться только в установленном законом порядке по постановлению, санкционированному прокурором. У Сахарова производятся негласные обыски в его отсутствие. Важнейшие рукописи, научные и дневниковые записи Андрей Дмитриевич носил всегда с собой, надеясь сохранить их от негласных обысков. И вот его сумка, не содержащая иных ценностей, кроме рукописей Сахарова, была украдена при посещении Андреем Дмитриевичем зубоврачебной поликлиники. Утрачены результаты многомесячных научных и публицистических исследований и размышлений…
Ссыльные по закону имеют право выезжать по разрешению администрации за пределы района ссылки. Сахарову не разрешили поехать в Ленинград на похороны близкого друга. Да что там в Ленинград, когда Андрей Дмитриевич не имеет права помочь своей жене занести вещи в вагон! Его просто не пускают, отталкивают.
Таким образом, Андрей Дмитриевич находится в значительно худшем положении, чем люди, сосланные по приговору суда: он полностью изолирован от внешнего мира, лишен возможности не только поддерживать научные и человеческие контакты, но и просто общаться с людьми. Он лишен возможности спокойно работать. Постоянное ощущение слежки, давления, бесправности, возможности проявления в любой момент произвола лишает его покоя, держит в нервном напряжении. Андрей Дмитриевич лишен квалифицированной медицинской помощи, так как поездка в Москву для консультации с его постоянными врачами в поликлинике Академии наук для него исключена.
Где найти слова, чтобы выразить тревогу за одного из самых светлых людей нашей эпохи, чтобы выразить боль, гнев и возмущение действиями властей, поставивших Андрея Дмитриевича в положение человека "вне закона"?
В авторском предисловии к повести о временах Иоанна Грозного "Князь Серебряный" Алексей Константинович Толстой писал: "В отношении к ужасам того времени автор оставался постоянно ниже истории. Из уважения к искусству и к нравственному чувству читателя он набросил на них тень и показал их, по возможности, в отдалении. Тем не менее он сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования".
Как может наше общество смотреть без негодования на беззаконную расправу с академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым? Можно еще понять тех, кто по недостатку информации, по вине цензуры, по закрытости нашего общества ничего не знает о Сахарове и верит распространяющейся о нем клевете. Но каждый, кто знает Сахарова и его судьбу и не поднимает голоса в его защиту, должен чувствовать себя невольным соучастником зла, несправедливости и насилия, творимых властями по отношению к одному из самых лучших, самых светлых наших современников.
А. Марченко
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АКАДЕМИКУ КАПИЦЕ П.Л.
Когда за Анатолием Марченко "пришли", на его столе лежало письмо, начинавшееся словами: "Дорогой Андрей Дмитриевич…". Нам не удастся его опубликовать — оно подшито в толстые папки "дела" и служит материалом для обвинительного заключения. Как известно, "рукописи не горят", и когда-нибудь, пусть не очень скоро, письмо найдет адресата. А пока мы хотим познакомить читателей с другим письмом А. Марченко, написанным немного более года назад и получившим широкое распространение в самиздате. Хотя это письмо адресовано определенному человеку, оно обращено ко всем ученым, ко всем людям. В нем говорится об ответственности каждого из нас.
Уважаемый Петр Леонидович!
Обратиться к Вам с этим письмом заставили меня последние акции советских властей против академика Андрея Дмитриевича Сахарова.
Это преступление свершается открыто перед всем миром, и мир негодует. Только в нашем отечестве, которое должно было бы больше всех и раньше всех испытать чувство позора за содеянное, не слышно возмущения и протеста. Я не сомневаюсь в том, что ни один человек, кто хоть как-то знаком с Андреем Дмитриевичем, не верит всему тому, что о нем распускают средства массовой информации. Так почему же все молчат! Неужели все объясняется обыкновенной человеческой трусостью? Неужели мы действительно достойны своего правительства?
Конечно, я понимаю, что Вы — не указ этому правительству. Но я убежден также и в том, что активный протест такого известного и авторитетного ученого, как Вы, может оказать положительное влияние в "деле Сахарова".
Ваше личное знакомство с Андреем Дмитриевичем освобождает меня от необходимости говорить в этом письме о роли и значении его для нашего оживающего общества, а также о его безупречных нравственных качествах как человека и гражданина. Но хоть я и не любитель громких слов, заранее признаюсь, что когда речь будет идти об Андрее Дмитриевиче, мне не удержаться и от них. Пожалуйста, Петр Леонидович, не относите это к стилю письма автора, а полностью к степени его уважения к Андрею Дмитриевичу. Даже Герцен говорит о таких людях высоким слогом: "Появление людей, протестующих против общественной неволи и неволи совести, — не новость; они являлись обличителями и пророками во всех сколько-нибудь назревших цивилизациях, особенно когда они старели. Это высший предел, перехватывающая личность, явление исключительное и редкое, как гений, как красота, как необыкновенный голос".
Я считаю, что Андрей Дмитриевич Сахаров — явление великое и вышедшее за национальные рамки. Он перерос то предназначение, которое уготовано каждому человеку на земле. Мне кажется, что его уже нельзя ни охаять, ни похвалить. Каким бы ни оказался жизненный финал Андрея Дмитриевича, его уже никто не в состоянии вычеркнуть из истории, куда он вошел как великий сын своего народа. Это мое мнение об Андрее Дмитриевиче, это понимание его не давало мне откликнуться сразу на происшедшее с ним в последнее время. У меня такое ощущение, что вступиться за него (как и выступить в поддержку "справедливого" решения правительства) — значит примазаться к великому человеку и быть причастным к истории.
Но почему молчите Вы — достойный и уважаемый ученый с мировым именем? Пусть даже Вас не оскорбляет вонючая клевета о самом Андрее Дмитриевиче, но неужели не оскорбительна Вам, Нобелевскому лауреату, интерпретация Нобелевской премии как подачки за антисоветскую деятельность?
Для человека, следящего за делом А.Д. Сахарова, естественен и такой вопрос: "Почему за советского академика вступаются виднейшие ученые Запада и в то же время ни единого протеста из среды советских академиков?". Неужели вся западная ученая мысль состоит на службе у ЦРУ? Или она состоит из недоумков, неспособных подняться хотя бы до уровня интеллекта "студентов МВТУ имени Баумана"?
Не нужно быть историком, чтобы уяснить, что советское государство никогда не смотрело на своих подданных как на полноценные разумные существа. Это относится в равной степени к дворнику и к ученому с мировым именем. Это государство всесильно и может себе позволить все по отношению к подданным. И нет ничего беспрецедентного или необычно-неожиданного в действиях властей против А.Д. Сахарова. Разве что на этот раз жертвой стал Нобелевский лауреат. Но это как раз и подтверждает сказанное мной выше, т.е. что и Нобелевских лауреатов можно "перевоспитывать" или "ликвидировать".
Некоторое знакомство с Вашей биографией и научной судьбой избавляет меня от необходимости подробно остановиться здесь на вопросе нашего еще недавнего жуткого прошлого. Но коротко и кое о чем я все же скажу.
Почему многие из тех, чьи имена сегодня составляют гордость нашей науки, техники и культуры, были уничтожены тем самым государством, которому служили? Виновно не только само это государство насилия, но и его подданные, его жертвы. Каждый дрожал только за собственную шкуру. Лишь единицам хватало отваги вступиться за обреченных.