***
Ирина лежит на диване и листает ленту VK. Знаете, однажды минут десять читал отрывок выходящего романа от Корпуса на Афише, и подсознательно запрограммировал себя на то, что все описанное там — нон-фикшн — мне тогда показалось, что я читаю попросту очерк. Я сажусь рядом с Ириной —
— Подвинься.
Дотрагиваюсь до лба, автоматически, температура субфебрильная, я это чувствую, смотрю на ладони, пытаюсь усмотреть какие-то изменения на них, в глаза больше не бьет солнце — просто отлично, ладони кажутся немного бледнее, чем те, которые я привык наблюдать. Смотрю на Ирину, проскальзывая по серым джинсам и толстовке кофейного цвета, смотрю в глаза, чтобы забыть цвет под хрусталиком и винить себя после.
— В третьем сезоне Ньюсрум будет шесть серий.
— Жаль. Он ведь последний?
— Да.
Мы не смотрим друг на друга — как минимум, Ирина. Я хочу сказать она, но не могу. Когда дело доходит до Ирины, она только Ирина и никак не она. Рассматриваю ее лицо, с притяжательными местоимениями все замечательно, как видите. Смотрю несколько мгновений, машинально перевожу взгляд и наивно пытаюсь уставиться на что-то интересное: «Плотность нарратива при шизофрении», «Выпадающие мысли в произведениях авторов начала 20-го века», литография желтой субмарины, we all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine.
— Ирин?
— Что?
— Почему ты здесь?
— То есть?
— Было бы классно, если бы оказалось, что я сплю, ты ненастоящая, а вся реальность — претенция на Waking Life Линклэйтера. Названия на корешках дурацкие, они всегда этому способствуют.
— Это просто инсталляция, и не существует слова «претенция».
— Оно должно. «Выпадающие мысли в произведениях авторов начала 20-го века». Жду-не дождусь прочитать. Я уже рассказывал тебе, что влюбился в ту девушку с красными волосами?
Скажи «I got useless crushes on fabulous redheads», пожалуйста, Ирин — но ты не знаешь эту песню.
— Хорошо, что я блондинка.
— Цвет волос не способствовал моей влюбленности. Это просто… голос, манера делать паузы, атмосфера. Я бы сказал, феромоны, но не думаю, что они проникают через экран.
— Женя написала.
— Ты уходишь?
— Минут через двадцать.
— Ирин?.. Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
Стоп. Нет, давайте остановимся. Не как друга, я люблю тебя — Паузы, паузы, паузы. Момент был неподходящий. Отыщите мое невообразимо исполинское беспокойство. Буквально только что меня переполняли чувства, я признаюсь Ирине, и Ирина отбрасывается от них шаблонным ответом совершенного неподразумеваемого контекста. Будто я хотел признаваться вот сейчас вот — если бы не честно обозначенный по отношению к ситуации гормональный сбой.
Ирина все так же лежит на диване. Ничего не произошло. Ну конечно. Я же знаю, что она сомневается на 15% процентов в том, что я, быть может, имел в виду совершенно иное. Она, я сказал она. Да я не в себе. У меня бегают глаза. Смотреть на потолок. Или на субмарину. Лучше на потолок. Быстрый взгляд на Ирину. Смотрит в телефон — 15% зарядки. Да нет, быть не может. Ирин, я тебя люблю. Я сейчас зарыдаю, боже мой.
***
Нужно подумать о чем-нибудь отвлеченном. Если я когда-нибудь напишу роман и вставлю подобный эпизод, то, черт побери, действие не закончится тишиной и непринятым контекстом. Как-нибудь я смогу обойти все препятствия и выражу ситуацию «правильно». Добавлю дву-умыслия, параллельные плотлайны, все будет идеально.
— Мне пора.
Оборачиваю голову и смотрю на циферблат. Двадцать минут минули. Я не понимаю. Смотрю на собственные часы. 9:20. Не может быть. Она исчезает, сбегает, уплывает на своих серебряных носках. О чем я думал?
— Я позвоню, обговорим празднование.
Поворот ключа.
Предисловие
Павел:
Что он сказал? Мне не хватает слов. Я совсем его не знаю, я не смог уместить его личность в час общения. Я запомнил отстраненные детали, складки на рубашке, дикцию, но я не могу воспроизвести их здесь и сейчас. Его голос преображается каждый раз, когда я пытаюсь его вспомнить — не намного, но мутирует. Предложение, которое он произнес, я запомнил его почти точно — я читаю его, оно рождает его, каждый раз, но это он лишь в тот момент. Как огонь спички, который погаснет через пару мгновений.
Десять людей, десять людей в моей голове могут жить своей жизнью, но Павла я знаю слишком плохо. Я узнаю его по осанке, по тому, как сидит на нем красный худи, когда я второй и последний раз узнаю его голос в троллейбусе в продолжении своих визитов в РПБ, по порядку слов в случайном интернет-диалоге, но воспроизвести его я не в состоянии. Мне придется взять на себя обязанность передать его таким, каким он был. Это гораздо сложнее, чем сложить личность в художественном произведении по обрывкам. Всегда обрывки. Всегда объекта идолизации. Мы не замечаем того, к чему не испытываем чувства. Мы сравниваем их с теми, кто нам дорог больше всего. И если это он, это он! Он вырвался из тьмы, выпрыгнул на поверхность, он стоит рядом, но не замечает.