Когда речь пошла о Помещении 7, возникла внезапная пауза.
— В чем дело? — спросил я.
Мужчина удрученно схватился за голову. Он явно был сбит с толку.
— Как же я забыл. Получается, отель отпадает, и больница тоже.
— Но почему?
— Это заведение не может быть ни больницей, ни гостиницей, потому что в Помещении 7 находится пустыня. Однажды я потерял дорогу к выходу и совершенно заблудился там. Кончилось тем, что я проскитался трое суток в песках. Еще немного — и меня ждала голодная смерть. Понимаете, больница и гостиница, таким образом, исключаются. Было бы смешно ожидать, что там существует помещение с пустыней.
Он поник, опустив голову.
— Вам нравится ваша работа? — спросил я.
— Да, вполне.
— А как насчет постояльцев?
— С некоторыми возникают трудности, но по большей части они ребята симпатичные.
— Боюсь, не могу сказать вам, что у вас за работа. Понимаю, как это мучительно — не знать, что у тебя за работа и чем ты фактически занимаешься. Да, это нелегко, но я действительно думаю, что вам лучше не предпринимать никаких решительных шагов для выяснения этого. Не надо форсировать события. В конце концов, кому, как не вам, знать о своей работе. Тут никто другой не поможет. И я не смог. Вам остается только спокойно продолжать работать на своем месте и сохранять тот образ мыслей, в котором вы пребываете в настоящее время. Боюсь, это все, что я могу предложить.
— Понял, — откликнулся мужчина. — Я попытаюсь. Но какого образа мыслей мне придерживаться в дальнейшем?
Когда он уже встал, собираясь на выход, я все же решился дать ему какой-никакой, а совет.
— Думайте сердцем, — сказал я.
— Думать сердцем, говорите? Я подумаю.
И мужчина побрел на свое рабочее место.
9
Ученики разошлись.
Я сидел в одиночестве в «классной», размышляя о событиях минувшего дня.
Не пытался ли я влиять на учащихся собственной системой ценностей и эстетических воззрений?
Оставался ли терпеливым и снисходительным?
Не покрикивал ли на них за недопустимые в классе слова?
Не представал ли перед ними всевидящим всезнайкой?
Шел ли с ними рука об руку к месту, от которого остается лишь шаг до «поэзии», не делая при этом ложных шагов в сторону?
В термосе оставалось еще немного фирменного кофе Книги Песен. Я допил остатки.
Смеркалось.
Комната постепенно тонула во мраке.
10
Сидя в кромешной тьме «Поэтической Школы», я стал размышлять о стихах, которые когда-нибудь напишут мои ученики.
Среди них, несомненно, будут прекрасные, пленяющие силой и простотой. Конечно, будут там и слабые, и вовсе безобразные.
Среди них окажутся и странные, и грубые, и маловразумительные, некоторые будут выглядеть просто чудовищными, другие разочаровывающими, или незрелыми, или инфантильными, другие же просто смешными или настолько уморительными, что их с трудом можно будет читать, чтобы не расхохотаться, некоторые будут строго придерживаться правил, другие же просто понятия не иметь, что какие-то правила существуют, некоторые будут вводить в замешательство, некоторые лгать, а некоторые окажутся чересчур претенциозными.
Среди них будет все что угодно, кроме хороших стихов.
Я встал и двинулся к выходу из классной комнаты.
11
Книга Песен, одетая в желтое «му-му», дремала в кресле-качалке, вытянув ноги перед собой. «Генрих IV» слегка перебрал и валялся у ее ног.
— Ня-ау, нья-а-а-у! — плакался «Генрих IV». В таком состоянии он даже мяукать как следует был не способен.
— А ну успокойся. Может, пора уже завязывать? Потом будет поздно, сам знаешь — с алкоголем шутки плохи.
«Генрих IV» сделал вид, будто не понимает, о чем говорят, и издал несколько продолжительных «му-о-о, му-о-о». Имитация коровьего мычания была коронной шуточкой «Генриха IV».
Упершись башкой в пол на манер быка на корриде и продолжая свой «мык», «Генрих IV» попытался атаковать мои ноги. Я посадил его под арест, бросив в плетенную из ивы тюрьму.
Еще некоторое время после того, как за ним захлопнулась крышка, «Генрих IV» продолжал взывать оттуда. Постепенно протест его от мычания перешел на откровенно собачий лай, а еще через некоторое время превратился в «кукареку». Вскоре петушиный крик оборвался храпом.
Я откинул крышку корзинки.
— Прости, — сказал я.