Я покачнулся. Что заставило Марико угрожать мне? Неужели она так ненавидит меня, что готова заявить в полицию? Жесткие и грубые слова испещряли стены. Я не мог их читать, каждое слово болью отзывалось в сердце. Стоя на коленях, я попытался поднять виолончель и соединить сломанные части. Зазубренные деревянные края цеплялись за брюки. Я перевернул инструмент. Большая часть задней стенки тоже была разбита. Вооруженная только помадой и молотком, Марико умудрилась превратить комнату в руины.
По плинтусу шла надпись:
Я положил инструмент на пол и ринулся вниз по ступенькам.
Марико забрызгала чернилами весь алтарь. Она разбила стекла в рамках с фотографиями и зубочисткой выковыряла глаза изображениям наших родителей. Марико пририсовала бороды нашим матерям, а отцов превратила в рогатых и зубастых чудовищ. Только твою фотографию она оставила нетронутой, зато внизу было нацарапано:
Я захлебнулся рыданиями. Знаю, глупо было так расстраиваться, но я не мог ничего с собой поделать. За что? Что я ей такого сделал?
Над оскверненным алтарем шла последняя надпись, выведенная чернильным пальцем:
Каким же идиотом я был! Как заблуждался!
Я смел осколки стекла в совок и выбросил фотографии. У меня не хватило мужества убрать остальной беспорядок. Вместо этого я проглотил тост, принял душ и переоделся в чистую рубашку и брюки. Затем вынул из стенного шкафа портативный телевизор. Состояние госпожи Танаки не улучшилось, но по крайней мере оставалось стабильным. Доктор Оно был исполнен оптимизма. Наоко отпросилась с работы и, похоже, поселилась рядом с кроватью тетушки. Она все так же болтала с неподвижной госпожой Танакой, словно не прекращала это занятие с тех пор, как я оставил ее в ночь на воскресенье. У тети и племянницы под глазами были одинаковые синяки, словно в отсутствие медсестры они обменялись боксерскими ударами. Занятая тетушкой, Наоко даже не подумала спросить меня, почему я не на работе или почему не вернулся в больницу в воскресенье, как обещал. Девушка радостно улыбнулась и всплеснула руками, увидев портативный телевизор. Наоко уверяла, что госпожа Танака вполне способна слушать любимый сериал «Жизнь и любовь девушек из лифта».
Я оставался в больнице до темноты. Я мог бы остаться там и на ночь, но не хотел использовать болезнь госпожи Танаки как предлог, чтобы не возвращаться домой. Нельзя позволить Марико запугать себя до смерти! Завтра – день весенней уборки, я возьму щетку и соскребу со стен все эти клеветнические надписи. Я также уберу изуродованную виолончель и вызову слесаря, чтобы сменить замок на входной двери.
Дома я сразу же направился в пустующую комнату. В воздухе висело воспоминание о совершенном насилии. Вид инструмента, разбитого и израненного, наполнил меня горечью. Я вынул из комода старое красное кимоно и прикрыл инструмент шелковой тканью, чтобы скрыть следы увечий.
Ночью сердце мое терзали печали. Воспоминания об утренних событиях в офисе заставляли сгорать от запоздалого стыда. Я должен принять как великую честь любое наказание и работать как вол, чтобы вновь заслужить уважение коллег. Впрочем, сегодня ночью мне казалось, что проще будет забраться на Фудзияму в балетных тапочках.
Как коварно Марико подстроила мое падение! Как гнусно обошлась со мною! Какой запутанный клубок лжи! Действительно ли ее отец умер? Видела ли на самом деле Марико сон об Окинаве? Больше всего меня озадачило то, что Марико не тронула твою шкатулку с драгоценностями. Она не взяла денег, даже забытая сдача валялась на комоде!.. Зачем Марико совершила все это, если не ради денег? Я не мог дать ей ничего.
II
Превосходная новость! Госпожа Танака очнулась от комы! Когда я вошел в палату с пакетом фруктов, Наоко поманила меня от дверей комнаты госпожи Танаки. Я испугался самого худшего, но на лице Наоко сияла широкая улыбка. Потеряв голову от радости, Наоко бросилась мне на шею, прыгая, крича, и чуть не сбила очки с моего носа.