Он встал и по-кошачьи потянулся. Четверо в гробнице, а может быть, и пятая, покойница, ждали его решения в необъятной тишине.
— У меня, — обратился к ним Сайрион, — всего один вопрос. Это касается всех вас.
Джолан, сидевший, подперев голову кулаком, тупо сказал:
— Тогда вам лучше спросить.
— Мы установили, — произнес Сайрион, — что я не первый прохожий, которого вы принудительно избрали судьей. Что я хотел бы знать, так это число моих предшественников.
— Вам не нужно беспокоиться об этом. Достаточно сказать, что они неправильно ответили. И заплатили за это.
— Если я заверю вас, — терпеливо проговорил Сайрион, — что ответ на мой вопрос глубоко повлияет на мое суждение, тогда вы мне скажете?
Джолан встал. Он в отчаянии посмотрел на Сайриона и вызывающе прохрипел:
— Вам нужно точное число? Их было больше сорока.
Сайрион кивнул.
— Этого достаточно. — Он снова сел. — А теперь я готов сообщить вам личность убийцы. Начнем с того, — продолжил Сайрион, — что, по моему мнению, Мариваль действительно была такой, какой ее считает Сабара, а может быть, и похлеще. Но то, что женщина, движимая неуверенностью, несмотря на такую красоту, охотится и разрушает жизни окружающих, чтобы доказать свою неотразимость, вызывает скорее жалость, чем ненависть. С другой стороны, если кто и возложил на вас эту судьбу, этот мучительный и бесконечный поиск истины, так это она. И хотя она свободна, а вы остаетесь в аду, я думаю, что это была ее последняя шутка, последняя демонстрация ее власти над вами. Вы все еще ее рабы. И она позаботилась о том, чтобы на всех вас были другие смерти, помимо ее собственной, — несчастные судьи, убитые вами, после того как они не смогли раскрыть тайну и освободить вас от вины и неизвестности. Как говорят кочевники, вы снесли стену в поисках битого кирпича. Но теперь я расскажу вам настоящую историю дня и ночи смерти Мариваль… После полудня Радри ворвался в комнату Мариваль. Она нервничала и неохотно присоединилась к нему в их обычном дуэте, затем последовал спор. Во время этого спора леди сообщила управляющему, что с ним покончено, так как она собирается заключить великолепный брак с равным себе. Радри, уже некоторое время предчувствовавшему скорое увольнение со службы, захотелось свернуть ей шею. Не только ее физические прелести привлекали его. Он провел всю свою жизнь, втираясь в расположение семьи, надеясь, что в конце концов к нему не просто будут относиться как к сыну, но он действительно станет таковым. Страсть Мариваль казалась ему такой же всепоглощающей, как и у него, и, чтобы подчеркнуть подлинное сияние своих чувств, он даже однажды высказал ей план их совместного побега и свадьбы. Радри каждый день надеялся, что его любовница ждет ребенка. Он, возможно, слишком сильно верил, что Джолан не сможет лишить ее наследства, но сделает им обоим щедрый свадебный дар. Теперь, когда Мариваль отступилась, Радри познал разочарование, не менее сокрушительное, чем страх. Но он не свернул ей шею, что в любом случае было бы очевидным свидетельством его нападения на нее. Радри тщеславен. У него мелькнула мысль, что Сабара сильно истосковалась в одиночестве и что ему нужно только применить свои чары, чтобы завоевать ее. Впрочем, это не имело бы никакого смысла, поскольку ее доля наследства была ничтожна. Вот если бы Мариваль умерла, Сабара унаследовала бы в том числе и ее долю. Конечно, ее смерть должна быть естественной, например, заражение крови — не такая уж редкость. Радри уже все спланировал и, несомненно, какое-то время держал при себе зелье. Он раздобыл его, как мог бы раздобыть любой в доме, отправившись к священнику под каким-нибудь предлогом недомогания. Роясь среди трав, он мог скомпрометировать себя. Однако что может быть проще, чем случайно смахнуть кусочек разлагающейся плоти с препарационного стола Налдина, пока тот возится с целебным зельем от выдуманного недуга? Многие знают яд, присущий умерщвленной плоти, особенно те, кто, подобно Радри, видел поле боя глазами солдата. Эту мерзостную отраву Радри добавил не то в вино, не то в пишу Мариваль за ужином, либо, что более вероятно, приложил к ее коже. Самой маленький царапины было бы достаточно, чтобы впустить в кровь почти верную смерть.
Радри медленно поднялся с дивана. Глаза его выпучились, лицо исказилось судорогой.
— Значит, вы утверждаете, что это я?
— Я утверждаю, — поправил Сайрион, — что вы использовали яд против Мариваль. А теперь сядьте и позвольте мне продолжить.
Уставившись на него с открытым ртом, Радри рухнул на диван.
— Сабара слышала ссору из своих покоев, и ее ярость на сестру достигла апогея. Причина ее отчаяния состояла главным образом в том, что она хотела защитить Джолана, своего брата. Ведь никто из вас — и даже она — никогда не отдавал себе отчета в том, как она любит его. Без сомнения, ее зависть к Мариваль (ложная зависть, ибо Сабара обладает вдвое большими задатками и очарованием, чем ее жалкая сестра, не понимая этого) сыграла большую роль в том, что она решила сделать. Войдя в комнату Мариваль, Сабара поспорила с ней. Они вместе выпили вино. Мариваль жаловалась на дневную жару. Она презирала советы Сабары и ее саму, требующую установления мира. На самом деле вряд ли к тому времени удалось бы заключить мир, и, возможно, Сабара знала об этом — ее спор с Мариваль был просто предлогом для произошедшего далее. Предполагаю, — вкрадчиво продолжил Сайрион, — что в одном из многочисленных колец госпожи хранился либо гостинец из припасов Налдина, либо плод ее собственных познаний о наркотиках и магии. Что бы ни содержало кольцо, она заставила это пролиться в бокал Мариваль. Скорее всего, какой-то медленно действующий порошок, усыпляющий и убивающий во сне. Я не думаю, что гигиеничный ум Сабары позволил бы ей опуститься до причинения чего-либо грязного или мучительного. Сабара считала это законной казнью. Она была палачом, а не убийцей.