Он закрыл глаза и снова открыл. Его лицо побледнело под легким светлым загаром, но черты оставались спокойными. Внезапно он глубоко вздохнул и равнодушно произнес:
— Он вынул булавку. Он даст мне короткую передышку перед дальнейшими демонстрациями. Но на сегодня, думаю, достаточно. Он хочет, чтобы я… чтобы я посетил его игрушечный магазин завтра. Он хочет, чтобы я попросил у него прощения и… пощады.
На этот раз, если не считать легкой запинки в словах, он ничем себя не выдал.
— Чем я могу тебе помочь? — воскликнула Марема.
— Не тем, чем обычно, — пробормотал он. — Сними с крючка свою лиру и поиграй мне. Говорят, музыка успокаивает любую боль. Давай проверим, так ли это.
НАД ТРЕМЯ БЕЛЫМИ СТЕНАМИ, в честь которых была названа улица, благоухали смоковницы, пальмы и цветочные деревья. Во время полуденной жары улица оказалась девственно чиста. На полпути между дворами ювелиров и торговцев шелком зияла дыра аптеки Хасмуна.
Дверь оказалась открытой, над входом висели нитки голубых керамических бусин. Внутри поднимались струйки дымящегося ладана, создавая дьявольский сумрак даже днем. Когда бисерный занавес задребезжал и с залитой солнцем улицы в магазин ввалился чей-то силуэт, двое головорезов Хасмуна выскочили из дома, чтобы перехватить его.
— Мир вам, херувимы мои, — произнес дружелюбный и музыкальный голос. — Я здесь, чтобы ублажить вашего лакомку хозяина. Предоставьте повреждения ему, или он сделает и ваши куклы тоже.
Охранники с ворчанием отступили, и Сайрион прошел в глубь магазина.
В полумраке едва различались черные бутыли на полках, черные шкатулки и бутылки свинцово-зеленого цвета, обернутые пергаментом и затянутые паутиной. Перед занавесом из львиной шкуры путь преградило выцветшее чучело кобры в боевой стойке. За занавесом оказалась точно такая же комната, но освещенная красноватым светом настольной лампы.
Под светом лампы в кресле из черного дерева сидел Хасмун. На лакированном столике у его локтя лежал Сайрион в миниатюре — обнаженный, светловолосый, с двумя огненно-блестящими булавками с красными камнями, воткнутыми одна в правую лодыжку, а вторая — в мочку левого уха.
— Не в витрине магазина, как мне пообещали, — добродушно заметил Сайрион. — А я-то надеялся стать зрелищем для Джеббы.
— Это потом, — так же добродушно отозвался Хасмун. — Тебе понравилась эта ночь?
— Я вел кое-какие дела с кочевниками пустыни. Они научили меня методу превращения боли в восхитительное удовольствие.
Невозмутимый Хасмун решил, что это блеф.
— Я рад, что ты счел это приятным. Сегодняшний вечер будет еще приятнее. Челюстная кость — для этого у меня есть топазовая булавка. Запястья и голени — сапфировые. Я приберег бриллианты для твоих глаз, красавец мой. Но ты пока не ослепнешь. Как и не умрешь. Это будет долгая игра. Наслаждайся этим, мой дорогой.
Сайрион наклонился, чтобы рассмотреть куклу. Он, казалось, находил ее хитроумное подобие привлекательным, хотя теперь можно было разглядеть, что она не была совершенной копией. Без активации соответствующего заклинания булавки не причиняли ему боли, даже когда он сам вкручивал их в слегка окрашенную восковую плоть.
— Конечно, — заметил Сайрион, — я мог бы украсть у тебя куклу. Или, может быть, убить тебя.
— Попробуй, — предложил маг Хасмун. — Мне бы этого хотелось. Пожалуйста.
Сайрион уже успел заметить четверых головорезов, которые колыхали львиную шкуру, прячась по другую ее сторону. Также он увидел одинокое узкое окно высоко среди полок комнаты, достаточно широкое, чтобы просунуть руку, но не более. Магические искры заиграли вокруг пальцев Хасмуна.
— Попробуй, — снова победоносно сказал Хасмун. — Это доставит тебе много неудобств, но не так много, как эти красивые булавки, боль от которых ты можешь превратить в экстаз.
Сайрион бросил куклу. Его лицо было непроницаемо.
— А если я попрошу пощады?
— Так сделай это.
Сайрион повернулся и выскользнул за львиную шкуру. Головорезы, собиравшиеся в шутку выпинать его из магазина, не ожидали от него такого проворства. Тот, что хотел пнуть промелькнувшего между ними Сайриона, заехал в бедро своему напарнику, который утешил себя тем, что Сайрион, по крайней мере, не способен оказаться достаточно быстрым для мага.
Снова наступили сумерки, а за ними длинная кромешная ночь. Многие в Джеббе, кто впал в немилость к Хасмуну, имели причины бояться этого неотвратимого возвращения тьмы, щедрой на сияющие звезды — а также булавки с драгоценными камнями и боль, приправленную слезами и потом.