Ее глаза расширились, а затем скользнули по столу с косметикой.
Горшочки с притираниями стояли совсем не так, как она их оставила. Высокий горшок с углем лежал на боку. Когда он отошел, она заметила, что зажжена декоративная жаровня: над окном с голубыми ставнями поднимался дым. В роскошной комнате стоял запах смолы, отчетливый и необычный.
— Что ты натворил?
— Угадай, — сказал Сайрион.
ОНА ЗАПАХИВАЛА РАСШИТЫЙ жемчугом шелковый халат, когда в дверь постучали. Разрешения на вход не спрашивали. Несколько мгновений дверь держалась. Затем она упала внутрь с выломанными петлями. Пятеро головорезов, ухмыляясь, отошли в сторону, и в комнату вошел Хасмун, Кукольник.
Мареме он вежливо кивнул, Сайриону мило улыбнулся.
— Как правило, — сказал Хасмун, — мне приходилось иметь дело с трусами и идиотами. Встретить овцу, которая кусает лезвие мясника, — это свежо. Мне нравится твоя новизна. Мне почти хочется пощадить тебя. Но все же в целом я предпочел бы, чтобы ты умер. Приятно задуть свечу. Но прикончить тебя, мой дорогой, — все равно что погасить солнце. Как я могу сопротивляться этому желанию?
Сайрион, застывший в позе почти высокомерного безразличия, никак не отреагировал.
— А теперь, господин красавец, — спросил Хасмун, — где восковая кукла?
— Поищи у себя в заднице, — ласково откликнулся Сайрион.
Хасмун пожал плечами. Он махнул охранникам, затем остановил их резким движением пальца, демонстрируя силу своего мозга над их мускулами.
— Марема, — заметил Хасмун, — возможно, ты предпочтешь сказать мне, где твой клиент спрятал куклу. Это избавит тебя от грубого обращения с твоей мебелью и с этим человеком со стороны этих негодяев. Ты знаешь, мне трудно контролировать их.
Марема съежилась.
— Пожалуйста… — начала она, но больше ничего не произнесла, и единственное бессильное слово упало между ними, как убитый голубь.
— Ну же, Марема, — протянул Хасмун. Затем он обратился к Сайриону: — Эта твоя соблазнительная ночная леди не всегда так щепетильна. Но, конечно, она любит тебя. Мне следовало бы вспомнить, поскольку я был посвящен в эту тайну. Однажды она пришла ко мне за приворотным зельем, когда моя репутация в Джеббе была юна и безупречна. Она не получила свое зелье. Делать такие глупые гадости — не мое ремесло. Хотя кое-что она все-таки получила. На самом деле она получила больше, чем хотела. Не так ли, моя дорогая? Мне сказать, — спросил Хасмун, — или ты мне скажешь?
Марема закрыла лицо руками.
— Я всегда считал, — заметил Сайрион, — что аптекарь Хасмун прибыл на постоялый двор слишком своевременно, одновременно с моим собственным визитом.
— Своевременно и запланированно. Она сказала мне, что ты будешь там. И она также позаботилась о том, чтобы ты придрался ко мне. Ты не мог устоять перед наживкой — моей репутацией. Она воспламенила твое тщеславие, Сайрион. Как твоя репутация воспламеняет мою ревность. Ты должен уничтожить нечестивого Хасмуна и его восковые козни и единолично править прибрежными городами. А, мой милый? Как и я должен уничтожить Сайриона.
Марема пронзительно закричала Сайриону:
— Он угрожал мне, что сделает мою куклу из воска и замучает меня тоже — я боялась. Я не могла совладать со своим страхом. О, Сайрион, я люблю тебя как свою жизнь, но я не хочу умереть за тебя. И клянусь, я верю, что ты перехитришь его. Во имя Бога, клянусь, так и есть!
— Но ты не доверяла мне настолько, чтобы сказать правду. — Голос Сайриона был мягким, как мышьяк, просеянный сквозь тонкую марлю.
Из глаз Маремы полились слезы, с трудом до этого сдерживаемые.
— Плачь ты хоть изумрудами, дорогая, если это необходимо, — произнес Хасмун. — Но скажи мне, где он спрятал куклу. Помни, я все еще могу создать твою куклу. Я видел Сайриона, видел и тебя. Достаточно одного взгляда. Мне больше ничего не нужно. Зрение, воск, заклинание, булавка.
— Горшочек с черной краской! — воскликнула Марема, а затем упала между обоими мужчинами, темноволосым и белокурым, уткнувшись лицом в ковер.
Хасмун подошел к столику с косметикой, словно смакуя каждый шаг. Он взял горшок с краской.
— Какая удивительная черная краска, — сказал Хасмун. — Однако не такая уж черная, потому что я вижу здесь белое пятнышко. — Он поскреб эту соринку. — И слишком грубая для краски, слишком липкая, слишком шершавая, чтобы подкрашивать ланьи глаза прелестной женщины. И пахнет она совсем не краской. А может, это и не краска? Может быть, это смола из припортовых ангаров? Вылил краску, нагрел смолу — и налил в горшок. Затем опустил восковую фигуру в остывающее вещество — осталось только пятнышко белой восковой подошвы. Этот горшок точно подходит по размеру для такой куклы…