Он вбежал в дом и позвал:
- Нина Петровна! Нина Петровна!
Но старуха то ли уже ушла куда-то, то ли просто не желала разговаривать с постояльцем.
Не зная, чем заняться, он зашел в свою комнату и, включив телевизор, но лишив его звука, принялся снова перебирать и ощупывать свои вещи в поисках документов. Потом, бросив не до конца исследованные очередные джинсы, взялся за чемодан и как следует изучил его. Может быть, найдется какой-то незамеченный прежде кармашек... или вовсе второе дно? Время от времени он поглядывал на экран. Там бушевали мексиканские страсти. Мелькали гладкие толстомордые красавцы с усиками - вперемешку с ослепительно красивыми смуглыми женщинами... качали листьями пальмы, сверкало море...
...и белые барашки волн гонялись друг за другом, а в его ушах звучал смех... язвительный смех... и он понимал: все было глупой ошибкой... его вдруг охватило сожаление о потерянных годах...
Ну да, конечно. Если ему тридцать пять (приблизительно тридцать пять), в его жизни были женщины. Вот если бы он вспомнил хоть одну из них... Но даже те две, которых он увидел на фотографии, найденной в кармане собственной рубашки (если, конечно, эта рубашка принадлежит ему), кажутся ему совершенными незнакомками...
Черт, черт побери... Он снова схватил черные джинсы и сердито встряхнул их. Но ничего не вытряс. Пустота, его окружала бесконечная пустота, отсутствие смысла, отсутствие знаков, символов, способных разъяснить суть происходящего...
Схватив фотоаппарат, он отправился на прогулку, не забыв запереть калитку на ключ, как было велено. Конечно, старуха могла оказаться и дома, но если уж она затаилась в своих владениях, не подавая признаков жизни, значит, следует вести себя так, будто она отсутствует.
На этот раз он решил никуда не сворачивать, а пройти улицу до конца. Вечерело, и тени высоких деревьев понемногу сгущались и словно бы обретали живую плоть, подвижную, вздрагивающую при порывах легкого ветра, а трава казалась синеватой. Улица отнюдь не страдала примитивной прямолинейностью; она то и дело мягко изгибалась то вправо, то влево, забирая при этом немного вверх... и вдруг он очутился на краю обрыва.
Внизу были насыпаны как попало маленькие домишки с разноцветными крышами - белыми, красными, зелеными... Домишки утопали в зелени... он вдруг подумал, что в его уме постоянно возникают стандартные фразы... утопать в зелени... но разве в данном случае можно сказать как-то иначе? И вообще - разве бывает иначе? На самом деле все и всегда говорят и мыслят готовыми блоками. Просто у разных людей разные наборы штампов, вот и вся разница... Абсолютно нестандартный оборот - большая редкость, если вообще возможен.
На домики внизу уже опускалась ночь. И в той, нижней темноте он не сразу разглядел неширокую речку, протекавшую слева. Ему захотелось спуститься к ней. Он посмотрел на небо - как там солнышко, скоро ли сядет? И замер.
Над городом разгорался закат. Алые, розовые, оранжевые облака на фоне бледно-голубого неба то тянулись полупрозрачными полосами, то превращались в рваные клочья, то сбивались в пышные клубы... а прямо над ним теснились ультрамариновые громады, обведенные по краям тонкими золотыми нитями... и он вдруг подумал, что этот закат как-то уж слишком похож на тот, который снимала из поезда фантастическая Лиза, чудо-дитя... и что он даже мысленно описывает его для себя точно такими же словами... ну, может быть, не точно такими, но очень похожими... а с другой стороны, что еще можно сказать, если облака над его головой именно ультрамариновые? Не назовешь ведь этот цвет как-то иначе...
А почему он так хорошо разбирается в цветах и оттенках? Может быть, он живописец?..
Он осторожно, словно боясь спугнуть царившее в небе великолепие, снял крышку с объектива "Никона"... черт, а фильтры-то он забыл... ну и наплевать, пусть будет, что будет... а кстати, он и не видел эти фильтры среди барахла, может, у него их и нет... и вообще нужно было цифровой взять...
Он отснял пленку до конца. Потом снова принялся рассматривать домики внизу. Пожалуй, сейчас не стоит спускаться туда, решил он наконец, все равно пленки больше нет. А ведь даже отсюда видно, что почти каждый из домов украшен изумительной деревянной резьбой - наличники, ставенки, крылечки... ни одной печной трубы без нарядного навершия, множество флюгеров... ну и ну! Ай да городок! Ну, домики под обрывом никуда не денутся, вместе с речкой, можно будет прийти сюда завтра, прогуляться по тихим улочкам...
...до него доносится аромат свежих яблок, жарящихся в сливочном масле... где-то рядом готовится начинка для пирога... он знает, что это будет всем пирогам пирог, что он будет необычайно вкусен...
Вот только он не знал, кто, где и когда пек такие пироги.
Стемнело, и он зашагал назад, размышляя, стоит ли ему отдавать пленку местным народным умельцам. Как они ее проявят, не поцарапают ли? Но, с другой стороны, он ведь не имеет представления, когда у него будет возможность вручить свое сокровище настоящим специалистам...
А кстати, откуда он знает, что таковые вообще имеются?
Ладно, неважно.
Старуха встретила его горестным восклицанием:
- Ну где же вы так долго пропадали? У меня ужин перестоялся!
- Ох, извините... я не знал, - принялся оправдываться он. - Я просто гулял, закат сегодня был на редкость красивый, я фотографировал... и еще там какой-то район под обрывом, мне хотелось бы завтра туда спуститься... а кстати, можно мне вас сфотографировать? Только пленку новую заряжу.
- Меня? - как-то неестественно удивилась старуха. - Зачем?
- Как это зачем? - растерялся он. - Ну... вы необычная женщина, я таких никогда не встречал... мне просто хотелось бы иметь ваш портрет на память... то есть если вы не против, конечно...
- Право, не знаю, - усомнилась старуха. - Ладно, мойте руки, после это обсудим.
Он поспешно бросился в свою комнату, швырнул драгоценный "Никон" на постель, побежал в ванную... он и в самом деле огорчился из-за того, что испортил старухе торжество какого-то необыкновенного блюда...
И вот наконец на тарелке перед ним лежит огромный кусок самой настоящей разварной стерляди - политой бледно-желтым яичным соусом, украшенной веточкой петрушки... и тончайший ломтик лимона рядом, и две кругленькие горячие картофелинки... и шесть штук крошечных отварных маслят.
- Ну и ну, - он покачал головой, беря фасонистую рыбную вилку и осторожно отделяя кусочек сочной стерлядки. - Ну вы и закатили пир... с какой стати?
- Есть причина, - чуть суховато ответила старуха, явно довольная произведенным впечатлением. - Но вам ее знать не обязательно.
- Пусть так, - покладисто кивнул он. - И все равно - роскошь несусветная.
- Ничего подобного, - возразила старуха. - Может быть, где-то в других местах это и роскошь, а у нас на средней Волге - нормальное дело.
На средней Волге... так вот куда его занесло!
Несколько минут они поглощали ужин молча, но потом Максим почувствовал, что старуха сейчас куда более склонна к беседе, нежели днем, и решил воспользоваться моментом.
- Ваша соседка... безумная Настасья, - осторожно начал он, наверное, она была знаменита?
- Возможно, - кивнула старуха. - Я не знаю. Она поселилась здесь всего-ничего, лет пятнадцать назад, и я никогда не интересовалась ее прошлым.
- Она танцует для себя...
- Нет, - возразила старуха, - она танцует для моей дуры.
- Не понял? - Максим вопросительно посмотрел на хозяйку.
- Для мадам Софьи Львовны, неужели не ясно? Это единственное существо, нашедшее общий язык с безумной Настасьей.
Ошеломленный Максим задумался, пытаясь усвоить новую информацию. Но ведь он и в самом деле видел это, видел собственными глазами... безумная балерина танцует... кошка сидит неподвижно, серьезно и внимательно следя за пируэтами... черт, бред какой-то...
- Н-да, - пробормотал он и решил поискать более доступную для его сознания тему. - А вы сами давно здесь живете?
- О, да! Я родилась в этом городе. Потом, конечно, уезжала... а еще потом вернулась. Впрочем, это никому не интересно.