На кухне стало тихо, и он отправился в ванную. Его давно уже сильно клонило в сон.
Глава шестая
...он снова был кристаллом, чистым, прозрачным, холодным... но, отражая и преломляя в себе реальность, он странным образом ощущал боль мира... страдания существ, наполняющих бесчисленные вселенные, разбросанные в тишине пространства... живые и теплые, они мучились из-за того, что не в силах были осознать природу вещей, бессмысленность и пустотность вечного циклического существования в новых и новых рождениях... он не знал, как помочь им, но желал этого... как сочетается его собственная боль сострадания с его же кристаллической структурой, он не понимал... да его это и не интересовало... он просто фиксировал все... а потом чья-то гигантская рука подхватила его и вынесла из черноты, и положила на лоскуток красного бархата... и он стыдливо заалел, преломив льющийся сквозь него красный свет... но его собственная природа ничуть не изменилась от того, что он стал выглядеть иначе...
Солнечный луч упорно лез под его закрытые веки, а на кухне кто-то напевал "Солнечную песню" из репертуара "Бони М": "Sunny, I love you..." Несколько озадаченный этим неожиданным совпадением ощущения и звука, он открыл глаза и прислушался. Пела, безусловно, не старуха. Голос был молодым и мягким... но тоже довольно низким. Похоже, в этих краях колоратурное сопрано не в чести, подумал он, выбираясь из-под одеяла, собирая постель с тахты и запихивая ее в нижнюю часть шкафа. Неужели у старухи гости? Вот сюрприз... Ну, как бы то ни было, ему все равно придется пройти через кухню в ванную... Он неожиданно понял, что боится встречи с новым, незнакомым человеком...
Но почему?
Может быть, он просто боится женщин, вообще молодых женщин?
Он замер на месте, невидяще глядя на белую дверь комнаты и обдумывая это предположение. С того момента, как он, забыв обо всем, вернулся в жизнь, он общался с тремя женщинами. Лиза. Старуха. Толстая тетка с вишнями. Но Лиза не женщина, а ребенок. Старуха давно миновала тот возрастной рубеж, когда женщина может представлять серьезную опасность для мужчины. Тетка с вишнями... ну, это вообще не женщина, по определению. Это квашня на ножках. Впрочем, сама-то себя она считает... но это как раз неважно. Сама себя она может воображать хоть маркизой Помпадур (а кто это такая?), все равно воспринимать ее как женщину невозможно.
А вот голос, продолжавший звучать на кухне, принадлежал не просто существу женского пола. Тут уже другой расклад... и ему страшно. Действительно страшно, он уже понял и осознал это.
Судя по всему, в его прошлом имеется печальный опыт... вот если бы еще и вспомнить, в чем конкретно этот опыт состоит! Но, увы, пока не удается. Ничего не удается вспомнить. Ничегошеньки...
Он не знал, сколько времени стоял он так, глядя на дверь своей комнаты, но голос вдруг затих. Понадеявшись, что незнакомка вышла, он приоткрыл дверь и выглянул. В кухне и вправду никого не было. Он, поплотнее запахнув старухин халат, пулей промчался в ванную комнату, успев заметить лишь то, что и окна, и дверь на веранду распахнуты настежь, и по кухне с удовольствием гуляет сквозняк.
Закончив стандартные утренние процедуры, он уставился на свое отражение в зеркале и в очередной раз задумался над проблемой бороды. Бриться или нет? Быть или не быть ему лохматым лесовиком? Или лучше приобрести вид несколько более цивилизованный?
Его раздумья были прерваны все тем же голосом, на этот раз обращавшимся к нему:
- Эй, вы там навсегда в ванной поселились? Или будете все-таки завтракать?
Встряхнувшись и глубоко вздохнув, он вышел из-за баррикады.
Солнце проникало в кухню лишь во второй половине дня, и в слабом свете отраженного утра, в неявственности полутьмы он увидел... ну да, ему показалось, что он увидел живое чудо.
Перед ним стояла девушка - молодая, но отнюдь не девчонка, как Лиза... высокая, удивительно стройная, с тонкими чертами лица и огромными глазами, со светлыми пышными волосами, окружавшими ее голову на манер золотистого нимба... и она смеялась.
- Здравствуйте, - сказало чудо. - Бабуля уехала в гости и попросила за вами присмотреть. Я тут отдыхаю все лето, делать все равно нечего.
На чуде были старые светло-голубые джинсы и ярко-малиновая футболка. Ногти босых ног сверкали зеленым перламутровым лаком.
Он осторожно откашлялся.
- Здравствуйте... а... а когда она уехала?
- Ночью, - весело объяснило чудо. - Позвонила мне в три часа, чертова старуха, и потребовала, чтобы я быстренько перебралась сюда. Ну, с ней спорить не приходится, наверное, вы уже и сами это поняли.
- Понял, - кивнул он.
- Вы вот так в халате будете завтракать? - поинтересовалось чудо, критически оглядев наряд постояльца. - Или все-таки переоденетесь?
- Переоденусь, - снова кивнул он и на негнущихся ногах удалился в свою комнату.
Плотно прикрыв за собой дверь, он прижался к ней спиной и сполз на пол, ошеломленный. Ну, дела, думал он, сидя на корточках... ведь ему на какое-то мгновение показалось, что это старуха... ну да, что это старуха вдруг вновь стала молодой... но почему ему так показалось? Он немножко подумал. Да... да, потому что в огромных серых глазах девушки (таких же огромных, как у старухи) светилось нечто... нечто такое, чего не может быть в глазах молодого существа. Ум. Глубокий, мощный ум. Старческий ум? Нет, подлинный ум не имеет возрастных определений. Просто - УМ.
Ну и ладно, решил он наконец, сбежала старуха - значит, так тому и быть. Натянув джинсы и чистую футболку (сначала он схватил светло-малиновую, но вдруг понял, что его руку подтолкнуло неосознанное желание соответствовать чуду... и тогда уже нарочно выбрал густо-желтую майку, чтобы создать явный цветовой диссонанс), он храбро вышел на кухню, забыв надеть носки.
На плите что-то скворчало и булькало, стол был застелен льняной клетчатой скатертью, и на крупных серо-голубых клетках стояли простенькие тарелки рижского фарфора. А рядом с ними лежали мельхиоровые ножи и вилки. Максим улыбнулся. Похоже, явившееся в дом чудо не склонно к китайским церемониям. Чудо немедленно подтвердило догадку постояльца, сообщив:
- Если вы ждете, что я стану таскать туда-сюда все эти бабулины фарфоровые прибамбасы, то напрасно. И не подумаю. И серебро чистить каждый день тоже не стану. Обойдетесь и так. На завтрак - вареная картошка и котлеты. Имейте в виду, я их не сама строила, эти котлеты. Купила в гастрономе. Так что с претензиями по части вкусовых ощущений вам придется обращаться на мясокомбинат.
- Согласен, - фыркнул он, садясь к столу. Кажется, он уже почти не боится ее...
...горячая картошка с черными глазками на толстых, грубых фаянсовых тарелках с мутным синим ободком... тарелки не слишком чистые, и клеенка под ними тоже далеко не стерильна... и чей-то голос... резкий, визгливый... "Не рассчитывай, что я ради тебя погрязну во всем этом кухонном дерьме... обедай в столовой, если не нравится..."
Чудо быстро раскидало по тарелкам картошку и котлеты, щедро посыпало все мелко нарезанным укропом и скомандовало:
- Ешьте, а то остынет!
- Спасибо, - пробормотал он, берясь за вилку и невольно рассматривая ее. Вилка сверкала чистотой. Он перевел взгляд на тарелку... нет, в этом доме грязи не отыщешь.
- Спасибо после скажешь, когда съешь все и не отравишься, - хихикнуло чудо. - Кулинарка я, честно признаться, никакая. Неинтересно мне это. А как тебя зовут? Бабуля забыла сказать.
- Меня? Максим. Пока.
- А я Лиза. Всегда.
- Лиза?!!
Он уронил вилку с насаженной на нее картофелиной, и та со звоном скатилась на пол, расшвыряв вокруг себя обломки горячего корнеплода. Мадам Софья Львовна, сидевшая, как оказалось, под столом, у ног чуда, возмущенно завопила и пулей выскочила на веранду, со свистом рассекая воздух тощим черным хвостом.