Добравшись до спуска, он посмотрел наверх - и понял, что вскарабкаться обратно будет весьма и весьма нелегко. Вот если бы он был обезьяной... и тут возле него материализовался давешний мальчишка.
- Дяденька, ну куда же вы пропали? Я сдачу принес, искал вас, искал... Вот ваши девять рублей!
И к Максиму протянулась замусоленная ладошка, полная мелочи.
- Погоди-ка, - отвел он маленькую руку. - Хочешь заработать эти деньги?
- Ух ты! - шмыгнул носом мальчишка. - Хочу, конечно.
- Покажи мне дорогу наверх. Нормальную дорогу, чтобы ноги не переломать.
- И всего-то? - до глубины души изумился пацан. - Да тут же рядом! И вы мне за это все девять рублей отдадите?
- Я тебе и еще десятку добавлю, только идем поскорее, ладно?
- Ладно! - завопил мальчишка, со всех ног бросаясь вперед и азартно размахивая руками. - Идемте, идемте! Тут недалеко!
Максим, невольно рассмеявшись, поспешил за маленьким провожатым.
Они припустили по улице вправо, и через несколько минут очутились перед старой деревянной лестницей, прилепившейся к обрыву. К лестнице вела хорошо утоптанная тропинка, с трудом пробиравшаяся между зарослями лебеды и крапивы, а дома здесь чуть расступились, давая возможность нижним аборигенам проникать в верхний мир. Выковырнув из кармана возле коленки десятку и торжественно вручив ее мальчишке, Максим подошел к лестнице и, задрав голову, немного недоверчиво осмотрел ту часть пути, которая поддавалась обозрению. Да уж, возрасту этого сооружения можно было только позавидовать. И даже если конструкция была несколько моложе невероятной старухи, то выглядела все равно куда старше... честно говоря, выглядела она полной развалиной. Ступени, довольно широкие, сколоченные из толстенных досок, все до единой перекосились, перила местами отсутствовали... но тем не менее аборигены пользовались этим спуском без малейшего сомнения, - это Максим увидел собственными глазами в следующую минуту. Сверху по лестнице беспечно шла сгорбленная бабка в черном аккуратном платье и белом платке в мелкий голубой горошек, повязанном вроспуск. Ноги бабки, обутые, несмотря на летнюю жару, в валенки с галошами, уверенно становились на сомнительные доски... и при этом бабка умудрялась тащить за собой хозяйственную тележку, на которую был навьючен здоровенный пухлый мешок. Максим испуганно отошел в сторонку, не решаясь двинуться вверх, навстречу бабке, хотя ширина лестницы вполне позволяла им разойтись без ущерба для каждого из них. Просто он вдруг подумал, что бабка запросто может упустить тележку, и уж тогда малой кровью дело не обойдется... Однако бабка благополучно добралась до нижней ступени и бодро зашагала по тропинке, не обратив на пришельца ни малейшего внимания.
Он покачал головой... ну и городок! Здесь, похоже, просто нет дряхлых старух. Здешние старухи молоды и полны жизни... а каковы старухи в других городах? Он не знал этого. Да и наплевать.
Он посмотрел на часы. Половина второго. Ничего себе времечко пролетело! Пора домой, в два часа Елизавета Вторая обещала накормить его обедом...
Поднимаясь по лестнице, он думал о том, что в последние часы совсем перестал размышлять о происшедшем с ним, и прекратил искать объяснения собственным знаниям... ну, умеет он фотографировать, ну и что? Ну, разбирается в качестве печати, в технике деревянной резьбы, в разновидностях фарфора... и в чем-то еще... о чем тут, собственно, думать? Понятно же, что все это принадлежит ему, его прошлой жизни... потерянной жизни. А хочет ли он ее вернуть? Он замер на несколько мгновений с повисшей в воздухе ногой, а потом снова продолжил подъем, решив, что, конечно же, хочет... вот только надо бы разобраться, стоит ли его прошлая жизнь того, чтобы столько из-за нее хлопотать. Судя по некоторым из обрывочных воспоминаний - жизнь была не слишком радостная. И все же это была его жизнь...
Ровно в два часа он вошел в калитку старухиного дома.
Мадам Софья Львовна сидела на дорожке, аккуратно обернув белые лапки нелепым черным хвостом, и следила за порхающим перед ней пестрым мотыльком, не делая ни малейшей попытки поймать его.
- Привет, - сказал ей Максим, - а Елизавета Вторая дома?
Кошка скосила на него желтые глаза и промолчала.
Поднимаясь по ступенькам, он уже слышал сквозь распахнутую дверь кухни звон посуды. Мельком он обратил внимание на то, что на веранде произошли какие-то изменения, но какие именно, его ум не зафиксировал, будучи уже полностью сосредоточенным на том, что ждало его в доме. А в доме, в кухне с открытыми окнами, его ждали обед и Елизавета Вторая...
- А я уже думала, ты где-то заблудился, - сообщила Лиза-дубль, когда он появился на пороге. - Мой руки скорее, у меня уже все готово.
Он сначала зашел в свою комнату, положил на стол фотоаппарат, а уж потом отправился в ванную. Через несколько минут, умытый и причесанный, он сидел за столом, а Елизавета Вторая разливала по тарелкам душистый суп.
- Послушай, Лиза-дубль, - сразу приступил он к делу, - тут можно найти приличную фотолабораторию? Мне нужно срочно проявить одну пленку...
- А что, обычный пункт фотопечати тебя не устраивает? поинтересовалась Елизавета Вторая.
- У меня пленки профессиональные, - пояснил он. - А массовая печать работает с любительскими... Ну, впрочем, если одну и испортят, наплевать. Мне лишь бы побыстрее. Там... ну... я тут видел один дом... что-то мне показалось странным...
- Ты имеешь в виду розовый особняк в Молдаванке? - спокойно спросила Лиза-дубль.
Он уставился на нее, не донеся ложку до рта.
- Где?
- Так здесь называют нижний район, под обрывом, - Молдаванка. Почему - не спрашивай, не знаю. Ты там был?
- Да... там. Розовый особняк... ты его знаешь?
- Еще бы нет, - так же спокойно сказала Елизавета Вторая, намазывая толстый слой масла на толстый ломоть свежего ржаного хлеба. - В этом доме бабуля была счастлива в первый и в последний раз в жизни... в тот раз ей достался хороший муж, и она его очень любила.
- А сколько у нее всего было мужей? - с интересом спросил он.
- Штук шесть или семь, не помню точно. Надо бы заглянуть в семейную хронику, вот только она у мамы, в Петербурге. Знала бы, что это кого-то заинтересует - взяла бы с собой копию. Впрочем, я могу запросить через Интернет, по электронной почте, если хочешь.
Максим внезапно схватился за голову. В висках что-то бешено загудело и зажужжало, как будто у него в голове какой-то идиот включил циркулярную пилу... и среди шума метались едва слышимые вопросы: что это, что за слова, что говорит эта женщина... что за дикое слово - "интернет", что такое Петербург... ну, город, понятно... но где он, зачем он существует... что такое электронная почта... это что, по-китайски, на мандаринском наречии... ох...
Он был кристаллом, пропускающим сквозь себя чужой свет и чужие страдания... но они не изменяли его, хотя он видел и осознавал их, и сопереживал им... он постоянно менял размеры, становясь то крошечным осколком, то сверкающей глыбой... и вдруг рука, все та же огромная рука, в которую он уже попался однажды, схватила его, сжала... и он всей своей поверхностью ощутил ее влажность и тепло... но остался все таким же, не впитав в себя ни капли жизни... рука пронесла его сквозь обрезок пространства и бросила - небрежно, высокомерно - на плотный сверток желтовато-коричневого шелка... и он, пропустив сквозь себя краски ткани, пожелтел и потемнел, как человек с распавшейся в клочья печенью... и что-то непроявленное в нем впервые попыталось проявиться, но безуспешно. Чего-то для этого не хватало.