Лес наконец снова оборвался, дорога выскочила на простор. Справа и слева что-то росло стройными рядами, из чего Максим вывел заключение, что это - не сорняки. Плоскость полей по обе стороны чуть задиралась вверх, и там, на приподнятых горизонтах, развалились вальяжно и бессмысленно толстые ватные облака, похожие на сытых глупых овец, дремлющих на зеленом пастбище. Вскоре дорога раздвоилась рогаткой. Елизавета Вторая остановила синее чудище перед полосатым пограничным столбом, намертво врытым в сочную черную землю. К столбу толстым ржавым гвоздем был приколочен небольшой обломок фанерки со стрелкой, указующей вправо, и едва заметной надписью, сделанной когда-то химическим карандашом: "Дер. Клюквенка - 1 км".
Елизавета Вторая негромко сказала, не оборачиваясь к мужичонке:
- К дому, так и быть, подброшу. Но в гости заходить не стану.
- Как решишь, - спокойно ответил мужичонка.
- Так и решу, - почему-то зло бросила Лиза-дубль и снова тронула танк с места. Тот булькнул мотором и странно взвизгнул на повороте, словно выражая недовольство отклонением от курса, но все же покатил по сухой желтой дороге, широкой и гладкой, как бетонка.
Деревня выявилась из полей как-то вдруг. Нарисовались в кипящей зелени садов шиферные крыши, белые и красные, между которыми там и сям зеленели гонтовые островерхие кровли с высокими кирпичными дымовыми трубами, накрытыми резными железными колпаками... они обладали настолько средневековым характером внешности, что Максим ахнул. Синее чудище миновало прореху в плетне, обозначавшем границу поселения, и в окна тут же смачно дохнуло навозом, горячим дымом, молоком, мятой ботвой... как будто запахи сконцентрировались в отведенном для них объеме воздушной среды, не пытаясь пролиться за границу... Елизавета Вторая, не задавая вопросов, остановила танк возле второго от края деревни дома. Забором дому служила невысокая решетка, хитроумно сложенная из коротких деревянных плашек разной длины и толщины. Дом же сам по себе выглядел вполне скромно и благопристойно обшитые вагонкой стены выкрашены в светло-коричневый цвет, отливающий красной охрой, ставенки обведены белыми кантами, красная крыша, простенькое крылечко... но на это крылечко в следующую секунду вышла такая ослепительная красавица, что Максим зажмурился. Пышная молодуха с золотой косой, венком уложенной над чистым высоким лбом, голубоглазая, белокожая... она плавно спустилась по ступеням, словно проплыла к ограде и остановилась, с улыбкой глядя на мужичонку, выпрыгнувшего из машины.
- Загулялся ты нынче, милый, - певуче сказала она, глядя на хозяина сверху вниз - ростом он оказался ей едва до плеча. - Здравствуйте, гости дорогие, а мы вас ждали-ждали...
Максим при виде пышной красавицы машинально потянулся к фотокамере, лежавшей рядом с ним на сиденье. Мужичонка, тут же заметив жест, приосанился и шагнул к супруге, попутно бросив на голову кепку.
- Вот-вот, - одобрительно сказал он. - Сними-ка нас на память. Только не забудь после карточку прислать. Адрес твоя подружка угадает.
Отметив для себя странную формулировку, Максим вышел наружу, обогнул синее чудище и поймал в видоискатель золотую косу, не особо обращая внимания на вторую половину супружеской пары. Он снял пышную красавицу в трех ракурсах, понадеявшись, что мужичонка на фоне этой ослепительной красы совсем потеряется и портить кадр не будет. Ну, в крайнем случае, можно будет отдать в компьютерную печать и мужичонку вовсе не допустить на отпечаток.
И тут вдруг Максим заметил, что за спинами хозяев дома, вдоль широкой гравийной дорожки, ведущей от ограды к крыльцу, стоят невысокие клетки, в которых копошатся какие-то серо-коричневые птички размером с половину голубя. Он вытянул шею, всматриваясь... перепелки?
Мужичонка быстро обежал синее чудище, распахнул дверцу, выволок наружу свой короб - и все это молча, не сказав ни слова Лизе-дубль. Подтащив короб к ограде, он ткнул в него пальцем, мельком глянув на красавицу, и та тут же вскинула короб на крепкое плечо и понесла в дом. А мужичонка повернулся и внимательно посмотрел на Максима.
- Удивляешься? - спросил он. - А они по-другому жить не умеют. Вот я их и развел немеряно, чтоб пример под глазами стоял.
- Как это - не умеют по-другому? - не понял Максим.
- Не могут без клетки, - пояснил мужичонка. - Как только их выпустишь - тут же и гибнут. Никак им без тесноты и замков-запоров не прожить. Не способны.
Перепелки тихо кудахтали, тычась друг в друга, и выглядели вполне довольными.
- Но клетки-то можно было бы сделать посвободнее? - предположил Максим.
- Нет, нельзя. У них жизненный стандарт - двадцать квадратных сантиметров на душу, и никак иначе. Японская порода.
Максим еще не успел оправиться от удивления, как красавица снова очутилась у ограды, но почему-то наружу не вышла. И так, издали, заговорила, обращаясь к Елизавете Второй, по-прежнему сидевшей на водительском месте и державшей руки на руле:
- А то, может, зашли бы все-таки? У меня как раз и тесто натворено, оладушков бы, да со сметанкой, да с ягодкой нежной, а?
"Что это за нежная ягода?" - мысленно задал вопрос Максим, и мужичонка тут же ответил вслух:
- Малину это она так обозначает. У ней на все свое имя.
Елизавета Вторая вежливо, но суховато сказала:
- Нет, спасибо, мы не можем. Спешим. В Панелово едем. Успеть бы до темноты.
Красавица тихо ахнула, прижав к розовой щеке пухлую ладошку, и отступила на шаг назад, как будто слова Лизы-дубль прохватили ее до глубины души. И тут же повернулась и быстро ушла в дом, не попрощавшись. Мужичонка извиняющимся тоном сообщил:
- В Панелово у ней бабка жила. Померла с год назад. Ну, она переживает. Очень любила старушку. Что ж, - перешел он к финальной сцене, спасибо, что подвезли. Рад был познакомиться. Желаю удачи. А это... - он запустил руку за пазуху и вытащил из глубин ватника не слишком чистую тряпицу, в которой было завернуто что-то маленькое, с конский каштан, наверное, размером. - Это - на всякий случай. Ну, сама знаешь. Сядь на пенек, съешь пирожок.
Лиза-дубль взяла дар и сунула сверток в бардачок. И тут же кивнула Максиму - едем. Как только он захлопнул дверцу со своей стороны, Елизавета Вторая тронула танк с места.
Максим молча выждал, пока Лиза-дубль развернет синее чудище и отъедет подальше от симпатичной Клюквенки, а потом спросил:
- А как же насчет двух часов пути? Времени-то едва за полдень, а ты сказала - успеть бы до темноты.
- Там дальше дорога плохая, - спокойно пояснила Лиза-дубль. - Овраги.
Едва они отъехали километров на десять от Клюквенки, как земля взбухла холмами и пригорками... надо же, подумал Максим, а я и не заметил, где и когда они сгладились... ведь уже холмилось вокруг, а потом вдруг ровно стало... а теперь снова все вокруг пошло лесистыми волнами, да какими... Горы вздымались все выше и выше, дорога теперь шла по узкому темному ущелью, насквозь пропахшему лесной моховой сыростью. Под колеса то и дело попадались темные лужи, не слишком, к счастью, глубокие, и танк с легкостью проскакивал их, не замедляя хода. Лиза-дубль молча хмурилась, глядя на дорогу, и Максим не решался заговорить, видя, что спутница думает о чем-то нешуточном. А ему так хотелось обсудить странного крохотного мужичонку и его статную подругу... но момент тому не содействовал.
И он стал думать о том, зачем, собственно, они с Елизаветой Второй едут в литовскую деревню, которую строили латыши... и название которой вызывает у встречных непонятную реакцию. Правда, встречных за время дороги было всего двое... и сами они оказались фигурами отнюдь не стандартными... но мужичонка явно хотел помочь тем, кто решился ехать в Панелово, до которого вообще-то два часа на машине, но хорошо бы к ночи добраться... Зачем, кстати, люди вообще помогают друг другу? Хоть знакомые, хоть нет. В помощи ли как таковой дело? Вправду ли хочет человек, чтобы другому стало лучше? Или же, помогая, он втайне любуется собой, собственным благородством? Наверное, все тут перемешано. И желание помочь, и желание выпендриться. Все есть, все присутствует, только пропорции текучи и неустойчивы. Люди разные, и моменты движения жизни - тоже разные, все постоянно меняется, и каждый из нас постоянно меняется... игра энергий, земное эхо солнечных бурь, и не только солнечных...