Потом он усмехнулся, вспомнив, как приосанился мужичонка при виде фотообъектива. А почему, собственно, люди так трепетно относятся к изображению собственной персоны? Во! Фото! Это я! Ну и что? Ты же себя каждый день в зеркале видишь. Зачем тебе собственные фотографии, да еще и во множестве? Ведь для большинства даже качество портрета неважно, их сам факт приводит в восторг: это я! Что за странная любовь к собственному отражению?.. Может быть, так человек ищет доказательства своего существования, цепляясь за эфемерное бытие тела? Ну, неважно. Пообщались с интересными людьми - едем дальше.
- В чем смысл и суть общения? - неожиданно спросила Елизавета Вторая, в который уже раз подслушав его мысли.
Немного растерявшись, он неуверенно промямлил:
- Ну... узнать что-то новое?..
- Ты узнал что-то новое в Клюквенке?
- Едва ли...
- Но ты схватился за фотоаппарат... да, эта женщина красива, но если заглянуть глубже - что именно ты хотел зафиксировать? Ее? Или собственное "я", возникшее в глухой деревне? Тебя запомнят. О тебе будут думать. Твое отражение останется там надолго вместе со снимком. Да и без него тоже.
- Ну, если так рассуждать, то вообще надо от людей держаться подальше. Как ни крути, а твое отражение всегда остается где-то. Но мы не можем жить сами по себе, без других.
- На физическом плане - да, не можем. Но я ведь не об этом, и ты прекрасно меня понимаешь, только сам себе не хочешь признаться в понимании. Почему мы стремимся к людям?
Что-то щелкнуло у него в голове - звонко, оглушительно... и он услышал собственные слова:
- Мы строим клетку общения... - Но тут же, спохватившись, он возразил сомнамбулическому высказыванию: - А если это великие люди, способные изменить наше видение мира?
- Изменят ли? - насмешливо произнесла Лиза-дубль. - Или ты желаешь приблизиться к ним просто потому, чтобы потом, где-то в другом месте, рассказывать о том, как общался с великими? И твое "я" еще немножко подрастет - в чужих глазах и в твоих собственных. Но тем самым ты только строишь новую клетку, крепче прежней... ты сокращаешь степени своей свободы, сам того не замечая. Точнее, не желая замечать. И осознавать.
Ущелье резко повернуло влево, а за поворотом горы вдруг распластались в долину, небольшую и уютную, усеянную пышными кустами, - но здесь, похоже, не было никаких деревенек... зато прямо на пути синего чудища встал громадный черный лось.
Плавно остановив машину, Лиза-дубль сложила руки на руле и опустила на них подбородок, задумчиво глядя на царственного зверя. Ветвистые рога чуть склонились, как будто лось приветствовал проезжих, но с места гигант не стронулся.
- Чего это он? - осторожно спросил Максим.
- Самоутверждается, - тихо ответила Елизавета Вторая. - Не надо ему мешать. У него тоже есть "я"... и немалое, судя по всему.
- Но если взращивание собственного "я" приносит вред личности, возразил Максим, - не лучше ли прервать процесс?
- Не наше это дело, - благодушно откликнулась Лиза-дубль. - Сам разберется. Со временем.
Но Максим не удержался и осторожно потянул к себе фотокамеру. Сняв с объектива крышку, он, стараясь не делать резких движений, высунулся в окно и навел фотоаппарат на черное диво. Щелкнул негромко спуск, едва слышно прошуршала пленка, перематываясь, и поскольку лось не испугался и не сбежал, Максим на всякий случай сделал еще один снимок.
А потом они долго сидели молча, глядя на лесного красавца... а тот, вдоволь натешив самолюбие, вдруг шевельнул длинными ногами - и исчез.
Глава пятая
Дальше и в самом деле начались предсказанные Елизаветой Второй овраги, насыщенные влагой текущих в их глубинах ручьев, и синее чудище медленно и осторожно переползало с одного их берега на другой по шатким и скользким мостикам, сооруженным из тонких осклизлых бревен, природой своей не обозначенных для подобной работы. Максим сидел не дыша, и каждый раз, когда колеса танка касались края очередного моста, преисполнялся уверенности, что этот миг его жизни - последний. Однако синее чудище снова и снова благополучно переваливало на противоположный берег и тащилось дальше, урча и хмыкая на подъемах и тихо, безмолвно скатываясь вниз на спусках. Вокруг пахло гнилью и тиной, и размокшей древесной корой, и сырым песком, и набухшей от сырости травой... и чем-то еще, совершенно непонятным, неуловимо-миндальным, с привкусом лаванды и мяты... и аниса?
Максим, сам не понимая почему, сосредоточенно вникал в загадочный аромат, пытаясь определить его составные части, но терялся в незнакомых оттенках... что-то совершенно чуждое его восприятию витало в воздухе. Невозможно постичь то, что никак не соприкасается с прежним опытом жизни... но он ведь не помнил этого опыта, он не знал своей прежней жизни... и потому не ослаблял усилий, надеясь, что где-то в глубине потока сознания сработает некое реле и включится очередной кусочек воспоминаний... и тут же подумал: давненько что-то не представали передо мной таинственные картинки... с того самого момента, как я сжег свою тень... сжег тень? И отсек эхо. И перестал вспоминать? Вспоминать отрывочно.
Может быть, в глубинах его ума зреет окончательное и бесповоротное воспоминание, и потому сознание не тратит сил на мелкие и не особо значимые моменты прежней жизни?
Но при чем тут незнакомый запах? Почему вдруг одно связалось с другим?
- Ягодой пахнет, - сказала Лиза-дубль. - В здешних лесах водится особая ягода... больше нигде такой нет, эндемичный вид. Местные ее Калигулой зовут.
- Как? - ошеломленно переспросил он. - Калигулой? Но почему Калигулой?
- Да откуда мне знать! - рассмеялась Елизавета Вторая. - У них спроси.
- Кого тут спрашивать-то? - сердито пробормотал Максим. - Волка серого? Или того лося с болезненно разросшимся "я"?
Лиза-дубль фыркнула, и тут же позади послышалось ответное фырканье мадам Софьи Львовны. Максим успел забыть о присутствии чернохвостки, но тут обернулся и увидел, что кошка устроилась на свободном пятачке, оставшемся среди груза после высадки мужичонки, и развалилась вверх пузом, развлекаясь тем, что трепала когтями носок, прикушенный поставленным на попа небольшим чемоданчиком.
- Вот еще существо с чрезмерным самомнением, - усмехнулся он.
- Ну, этот как посмотреть, - возразила Елизавета Вторая. - На самом-то деле мадам Софья - не просто мудрейшее существо, но еще и скромнейшее в своих потребностях. Просто она не любит, когда ее беспокоят понапрасну, мешают.
- Чему мешают? Чем она таким занята? - спросил Максим. - Сочиняет роман? Строит новую картину мира, ломая все существующие парадигмы?
- Вполне возможно, - ответила Лиза-дубль, и непонятно было, к чему это относится - к сочинению романа или к гипотетической перестройке структуры вселенной. Но уточнять он не стал, решив, что пора уже и самому начать понемногу разбираться в странной новой реальности, окружившей его после пробуждения. Анализировать. Сопоставлять. Разрешать сомнения.
Но... что и с чем сопоставить человеку, лишенному прошлого? Нормальные люди всю свою жизнь строят на памяти. Они и в мыслях, и в делах постоянно дублируют своих дедов-прадедов, родителей, наставников... а он не помнит ни тех, ни других. Нормальные люди ориентируются на речевые и поведенческие стереотипы, привитые воспитанием... а он все растерял. Конечно, будет накапливаться новый жизненный опыт... но это совсем другое дело.
Елизавета Вторая сказала, останавливая танк и тем самым остановив раздумья спутника:
- Придется объезд искать. Но, пожалуй, сначала мы перекусим. Ты не против? Я ужасно проголодалась.
- Я тоже, - сообщил он, лишь теперь осознав томное состояние собственного желудка, грустно напоминавшего о своих простых потребностях... а потом посмотрел вперед: - Ты сказала, объезд? А...
А что, собственно, собиралась объезжать Лиза-дубль?