- Нет, это не то. У Лизаветы другое должно быть, в раме.
- Оно там, в комнате.
- Я мигом, - пообещал мужик, прокрадываясь в темноту первой комнаты. Максим не отставал от него ни на полшага, опасаясь сюрпризов.
Но мужик просто достал из-за пазухи тонкий, как карандаш, фонарик и включил его, направив на свое отражение. Посмотрел две-три секунды, облегченно вздохнул и, пятясь, вернулся в кухню.
- Ну, ты даешь, - сердито сказал Максим. - А если я к тебе вот так-то, среди ночи, вломлюсь?
- А приходи, - благодушно ответил мужик. - Только у меня зеркала нет.
- На что тебе ночью чужое зеркало? У тебя что, башка подтекает?
- Ну, все-то не вытечет, - ухмыльнулся мужик - и утопал со двора.
Несмотря на изумление, Максим все равно хотел спать. Решив, что загадку мужика и зеркала вполне можно разгадать и утром, он снова улегся, и тут же заснул, но то ли мужик навеял на него дурные сны, то ли зеркало, однако игра сонных энергий к утру измучила Максима вконец.
Сначала ему приснилось, как толпа милиционеров в парадной форме и белых перчатках тщательно измеряет маленькой школьной линейкой труп. Труп лежал на залитых солнцем ступенях, ведущих с площади к зданию вокзала, и, видимо, по чьей-то злой воле очутился на границе двух территорий городской и линейной. Милиционеры деловито прикладывали линейку к трупу, аккуратно вытянувшемуся во весь рост, и кто-то громко произносил цифры, а кто-то записывал их в огромный блокнот. Чем кончилось дело, Максим не узнал, потому что сон внезапно изменился, занеся его на круглую деревянную площадку, оказавшуюся гигантскими качелями. На мерно взлетающей и падающей плоскости тесно стояли маленькие столики, за которыми как ни в чем не бывало сидели молодые мужики и пили пиво. Между столиками ловко бегали официанты, разнося полные кружки и убирая опустевшие. Максим, едва держась на ногах, спросил, ни к кому в особенности не обращаясь:
- Зачем все это?
Один из официантов остановился и вежливо сказал:
- У нас тут бывших моряков много живет. Они привыкли к качке. Это специально для них пивная. Уж так старались, чтобы было похоже, так старались...
И тут же все растаяло, а он очутился в светлой березовой рощице нарядной, как на полотнах Куинджи, а перед рощицей, чуть в стороне, на ярко-зеленой ровной лужайке, стояло особняком странное деревце. То есть это, безусловно, была ель... молоденькая ель, однако вместо шишек на ней росли крупные оранжевые морковки, весело торчавшие на ветках кверху хвостиками. Вокруг елки водили хоровод девицы в кокошниках и сарафанах, мелодично певшие хором: "Уж как финик наш созреет, всем он душу нам согреет, ай-люли, ай-люли, финики-то подросли!" Максим огляделся и увидел одинокого зрителя, любовавшегося хороводом - классического деда-пасечника в соломенной шляпе, в белой рубахе с подпояской, домотканных портах и лаптях.
- О чем это они поют? - спросил Максим.
- Как о чем? Пальму славят! Финиковую! - благолепно ответил пасечник.
- Какую пальму? Это елка!
- Чего? - взревел дед, оборачиваясь черным козлом. - Ты где это елку увидал, поганец?!
Максим проснулся и сел, вытаращив глаза. Уже рассветало, и с улицы (если это можно было назвать улицей) в окошко заглядывали мальвы. С кухни доносилось звяканье посуды - похоже, Елизавета Вторая встала давным-давно... ну, наверное, ей не снился всякий морковно-пивной бред.
Он встал, натянул джинсы и футболку и вышел в кухню.
- С добрым утром! - приветствовала его Лиза-дубль. - Как спалось на новом месте? Невеста не приснилась?
- Нет, - хмуро ответил он.
- Удобства во дворе, - сообщила Елизавета Вторая, - в сарае, слева. Умываться - тоже во дворе, я там тебе все приготовила, увидишь. А потом и позавтракать можно будет.
После утренних процедур, осложненных отсутствием горячей воды и душа, Максим вернулся в дом - раскрасневшийся, повеселевший. Свежий прохладный воздух помог ему вытряхнуть тяжесть дурных снов, к тому же на столе он увидел роскошный завтрак - горячую картошку, салат из помидоров и огурцов, яичницу, порубанный толстыми ломтями сыр, серый хлеб... о лучшем и мечтать было незачем!
- Ну, и чем мы сегодня займемся? - спросил он, утолив первый голод. Кстати, тут ночью какой-то мужик приходил, в зеркало посмотрелся - и ушел.
- А, они теперь толпой повалят, - спокойно ответила Лиза-дубль. Извини, я об этом не подумала. Надо было тебя наверху спать уложить.
- Наверху?
- На чердаке, там отличная комнатушка устроена, - пояснила Елизавета Вторая.
- Погоди... - Он отложил вилку и внимательно посмотрел на Лизу-дубль. - При чем тут чердак? Можешь ты объяснить, зачем этот мужик приходил?
- Из-за зеркала, - с готовностью ответила Лиза-дубль. - Оно, видишь ли, показывает человеку основные константы его характера. Я не знаю, почему оно такое, оно мне вместе с домом досталось. Но все местные знают о нем, и им интересно...
- Что им интересно?
- Ну, понимаешь... тут живет народ деликатный, когда хозяев нет - в дом не войдут. Даже Наташенька, даром что у нее ключи - дальше кухни ни шагу. Но уж когда я приезжаю, они спешат понять себя... узнать, изменились ли они за прошедшее время. Кстати, можешь и сам посмотреть. Только это нужно делать от полуночи до четырех утра, в темноте, света не зажигать. И ты увидишь, что в тебе главное. Ведь люди часто даже и не догадываются об этом.
- Снова мистика-эквилибристика, - пробормотал Максим, возвращаясь к яичнице. - До чего же она мне надоела! Зачем мы здесь?
- Мы пришли за тенью скарабея, - напомнила ему Лиза-дубль. - Ведь ты потерял прошлое.
- Да... скарабей. Какого черта он привел нас именно сюда?
Елизавета Вторая пожала плечами.
- В этом только ты можешь разобраться. Только ты. И никто тебе не поможет.
- А, ну да... каждый сам выбирает свой путь. И каждый по-своему преломляет реальность. Ох, устал я от всего этого!
- Ничего, пройдет.
По двору мягко прошлепали чьи-то ноги, в дверь деликатно постучали.
- Входи, Наташенька! - крикнула Лиза-дубль.
В кухню вплыло существо, при виде которого Максим задохнулся от восторга, мгновенно забыв и о дурных снах, и о ночном мужике, и об усталости беспамятства...
Хорошенькое личико с нежной бело-розовой кожей обрамляли нечесаные пегие волосы, свисавшие на лоб и на плечи. Яркие карие глазки смотрели на мир несколько исподлобья, демонстрируя тем самым недоверие к бытию. Истрепанная синяя в розовый цветочек блузка, сплошь обшитая пышными рюшами, давным-давно лишилась большей части пуговиц, и на их месте красовались крупные английские булавки. Клетчатая красно-коричневая юбка, длинная и свободная, обзавелась основательной прорехой на правом боку, но это, похоже, ничуть не беспокоило ее владелицу. Босые ноги милой Наташеньки были грязными до изумления, впрочем, и руки у нее были не чище. На обломанных под корень черных ногтях сверкали кое-где остатки ярко-красного лака. И еще милая Наташенька обладала необъятной попой.
- С добрым утром! - певуче поздоровалась Наташенька. - Я не помешала?
- Нет, милая, мы уже собрались чай-кофе пить. Присоединишься?
- А что ж, не откажусь! - Покачивая пышным задом, Наташенька прошла к столу и плавно опустилась на поспешно придвинутую Максимом табуретку. Чайку всегда приятно выпить. Здравствуй, Никита! Ты вроде как меня не признал? А вот я тебя сразу узнала. Хотя, конечно, ты здорово бородой оброс. Как леший. - И милая Наташенька залилась визгливым смехом, обнажив мелкие белые зубки, но тут же смех резко оборвался и милая Наташенька, сделав печальное лицо, сказала: - Жалко бабушку твою. Хорошая была женщина. Сколько уж прошло... год? Ну да, год. Напрасно ты на похороны не приехал. Уж тут надо было все свои важные столичные дела бросить.
Он смотрел на милую Наташеньку, видел сверкающие под круглым выпуклым лобиком глазки, видел шевелящиеся розовые губки... и чувствовал, как вселенная вокруг него сжимается, сжимается... он словно попал в ком мягкой подсыхающей резины... его медленно стискивало со всех сторон... а когда теснота стала невыносимой, вспыхнула ослепительная белая лампа - и он увидел все сразу.