Мадам Софья Львовна мягко вспрыгнула на стол, спугнув его мысли и перепугав жуков-солдатиков, и уселась перед Никитой.
- Вам что-то нужно, мадам? - спросил он.
Мадам в ответ фыркнула и принялась тщательно мыть мордочку. Никита наблюдал за изящными движениями лапки Софьи Львовны, думая о красоте всего племени кошачьих... а потом почему-то его мысли съехали на личностную и социальную обусловленность эстетических канонов. То, что кажется красивым, например, африканцу, живущему в глубине джунглей, в глазах рафинированного европейца может выглядеть уродливым... ну, а если папуас вдруг задумается об окружающей его природе - сочтет ли он прекрасными водопад, море на закате... или посмотрит на них строго утилитарно? И существует ли вообще хотя бы одна-единственная общечеловеческая эстетическая константа? Что-нибудь такое, что все, абсолютно все до единого мыслящие существа сочли бы красивым? Константа... константы характера...
Зеркало.
Он встал и вернулся в дом.
Зеркало в овальной раме висело, само собой, на том же месте, однако Никите показалось, что угол наклона стекла изменился, уменьшился, зеркало как бы прижалось к стене... ерунда, строго сказал он себе, не выдумывай лишнего, в этих краях и без выдумок хватает всякой эквилибристики. Тщательно изучив собственное отражение и не обнаружив никаких констант характера, он вспомнил наконец, что увидеть их можно только ночью. И решил прогуляться до бабушкиного дома - точнее, до его развалин.
Немного поплутав между разбросанными как попало садами и огородами, он выбрался наконец к знакомому месту. И тут же пожалел о том, что пришел сюда. Лучше было бы оставить в памяти бабушкин дом таким, каким он видел его в последний раз - живым, нарядным, веселым... и совсем не литовским, а очень даже русским. А теперь, думая о бабушке, он будет всегда видеть перед собой пожарище... дом сгорел еще зимой, и за весну и лето черные руины наполовину скрылись под разнообразной сорной зеленью, огород затянуло мокрицей, яблони погрызли гусеницы, малину и смородину затянуло белой гнилью... Резко повернувшись, Никита пошел обратно.
Елизавета Вторая все не возвращалась, и день полз в никуда уныло и однообразно. Миновал обеденный час, и Никита, в одиночестве сидя на пустой кухне, начал подумывать о том, чтобы соорудить себе какой-нибудь бутерброд, - но тут во дворе раздались знакомые шлепающие шаги, дверь открылась без стука, на пороге возникла милая Наташенька.
- Никитушка, мне велено тебе обед сготовить, - деловито заявила она. - Лизавета задержится немножко, дела у нее.
- Какие дела? - оторопело спросил он, рассматривая принаряженную в нечто черно-малиновое Наташеньку.
- Ну, нас с тобой это не касается, - улыбнулась Наташенька, поправляя пышные малиновые рюши на пышной груди. - У меня забота одна - чтоб ты до ее прихода с голоду не помер. Давай-ка бери мисочку... - милая Наташенька явно хорошо знала положение вещей в кухне Елизаветы Второй. Она открыла настенный шкафчик и извлекла оттуда эмалированную посудину емкостью, наверное, в полведра. - И отправляйся полынь собирать. Верхушечки, молоденькие, понял? Полную набери.
- Где я ее наберу? - удивился он.
- А как со двора выйдешь, поверни направо, там в проулке ее сколько хочешь. Да поспеши. А я тут пока займусь... ну иди, иди, что уставился? кокетливо хихикнула Наташенька.
Никита, схватив миску, испуганно выскочил за дверь, вспомнив, как в далекой юности милая Наташенька заигрывала с ним... не хватало еще, чтобы она снова ударилась в нежности!
Полыни в проулке и впрямь оказалось немеряно, и ее сбор не занял много времени. С благоухающей дымной горечью миской Никита вернулся в кухню - и замер на пороге.
Милая Наташенька куховарила, обвязавшись ядовито-зеленым фартуком с огненно красными оборками. Где она такой раздобыла, подумал Никита, надо же, я и не видывал такого цвета... как медный купорос! Наташенькин фартук, построенный по точно такому же замыслу, как красный фартук невероятной старухи, выглядел тем не менее пародией на блистающее великолепие оригинала, - главным образом из-за искаженного и смещенного сочетания цветов. На пышной черной юбке Наташеньки, густыми складками спадавшей с необъятной попы, светилось несколько крупных дыр. Малиновая в черных разводах блузка с рукавами до локтя лопнула по шву справа и расползлась подмышками... но милую Наташеньку ничуть не заботили подобные мелочи.
- Наташ, а чего ты дырки не зачинишь? - спросил он, ставя миску с полынью на стол. - Лень, что ли? Или уж так некогда?
- А и не лень, и не некогда, - весело ответила милая Наташенька. Руки не доходят, вот как.
Перед Наташенькой стояли на плите две здоровенные кастрюли с кипящей водой, и в одну из них она только что запустила чуть ли не целого гуся, порубанного на крупные куски. Потом бухнула во вторую кастрюлю со стакан серой соли и принялась за следующий этап обеденного священнодействия: высыпала полынные верхушки в ведро с чистой водой, тут же выловила их большой шумовкой и бросила в круто посоленный кипяток. Через минуту, как только над водой вздыбилась пышная серая пена, Наташенька накрыла кастрюлю дуршлагом, сняла варево с огня, обхватив горячую посудину толстым махровым полотенцем, и вынесла во двор. Никита решил не предлагать свою помощь. Пусть сама управляется. Еще через пару минут милая Наташенька вернулась с уже откинутой на дуршлаг полынью, оставив кастрюлю снаружи.
- Ну вот, - сообщила она, - через пяток минут все будет готово.
- Да разве гусь за пять минут сварится? - недоверчиво спросил Никита.
- В нашей воде даже старый башмак за десять минут съедобным станет, ответила Наташенька, принимаясь накрывать на стол. - Такая у нас вода особенная. Да если еще печку ольхой топить... ну, неважно. Жаль, не время, а то бы я тебя салатиком из сныти угостила. Сныть, пока она юная, нежная, уж так хороша в сметане!
Никита, не слишком любивший гастрономические изыски такого рода, молча порадовался неправильности сезона. Наташенька тем временем продолжала рассуждать на кулинарную тему, и он теперь уже сам вспомнил, что с самого детства продукты питания были единственным предметом ее интереса (а в нынешние времена ему говорила об этом Елизавета Вторая...). Милая Наташенька в принципе не способна была думать и говорить о том, что нельзя съесть. И как бы ни старался, например, ее собеседник увлечь Наташеньку рассказом о чем-нибудь хотя бы относительно отвлеченном, милое существо с необъятной попой всегда умудрялось свернуть разговор на съестное.
- ...и до грибочков я тоже лакома, уж так лакома! Я уж в мае иду в лес - сморчки, знаешь, что жареные, что сушеные, что маринованные отличная штука! Ну, и денежки экономятся. Мне, конечно, любимый присылает, да ведь не так уж и много, лучше отложить... а то мало ли что с ним случиться может! Хоть бы и под машину угодит. А без денег, сам знаешь, прожить можно - но недолго.
- А почему ты с мужем разошлась, Наташенька? - спросил Никита, вымыв руки и усаживаясь к столу.
- Очень уж он человек крайний. То уж такой хороший, такой добрый и ласковый - а то вдруг страшнее Кащея Бессмертного станет! А я крайностей не люблю. Мне больше золотая серединка по вкусу.
Ай да Наташенька, подумал он, ай да философ! Может быть, совсем не так она глупа, как кажется?
Наташенька нагрузила тарелки кусками гуся, исходившими душистым паром, и насыпала рядом с мясом горы отварной полыни, полив ее сверху каким-то хитрым бледно-желтым соусом. Никита с некоторым сомнением посмотрел на полынь, но все же решил ее попробовать. Взяв вилку, он осторожно нацепил на нее одну полынную верхушку и положил в рот. Милая Наташенька следила за ним насмешливо, уверенная в том, что гарнир придется другу детства по вкусу. Так оно и вышло. Нежная маслянистая плоть полыни, соленая, с легкой горчинкой, очаровала вкусовые пупырышки Никиты, и он принялся за еду с отменным аппетитом. И соус был хорош - чуть кисловатый, шершавый, и гусь каким-то чудом уварился точно до нужной кондиции... в общем, обед удался на славу. Наташенька, уписывая гуся за обе щеки (и прекрасно обходясь без ножа и вилки), умудрялась одновременно развлекать гостя светской беседой.